Евгений Гущин - Правая сторона

Раз после кино в клубе остался, танцы посмотреть. Танцевать Сашка не умел. Где было учиться, да и считал их не мужицким занятием. Чего сапоги шоркать?

На танцах и приметил Раису. Девка рослая, спелая уж, с полными, крепкими икрами. И вся она была белая да упругая, так и светилась, словно наливная. Танцует с кем из ребят, белокурую стриженую голову откинет назад, выгнется вся — ну, королева. Глаза синие, детски ясные, а уж цену себе знает. Губки пухлые, бутончиком — марьин корень.

Затосковал Сашка в углу, на нее глядя. Невысокий, плотный, просторный в плечах, глаза лесным светом горят — молодой волк. Только что зубами не клацкает. Смотрит — не моргнет. Рая кому из парней улыбнется мимолетно, он уж на того парня исподтишка скалится, и столько в его жадных глазах звериного неистребимого упрямства, что все с невольным опасением на него косились: прямо волк какой-то.

Его давящий, странный взгляд часто ловила на себе Рая и терялась: может, в одежде что не так? Незаметно оглядывала себя. Пугалась немигающих сизых глаз.

Каждую субботу появлялся в углу нездешний диковатый парень, сторожил ее глаза, и она иногда улыбалась ему, недоумевая, почему он не танцует. Смешной какой.

Однажды после танцев подошла с подругами к калитке своего дома, простилась и уж искала рукой щеколду, как Сашка тенью вымелькнул от забора, грубо схватил, прижал к заплоту, зашептал горячо, сбивчиво: «Выходи за меня, слышь!»

Она испугалась, немо забилась в его руках, но потом разглядела, что это тот самый дикарь, который так непонятно на нее всегда смотрит, успокоилась, угадав свою силу над ним.

«Я вот сейчас тятьку кликну, он тебя оженит. Наскочил, как коршун. Убери ручищи-то, все плечи помял».

Он ослабил пальцы, но не выпускал, пьянел от запаха ее волос, от чистого дыхания.

«Слышь, выходи, у меня дом, хозяйство — заживем. Я тебя, как королевну, одену, на руках носить буду», — лихорадило Сашку. Он говорил, не переставая, откуда и слова брались. Неслыханная ласковость и отчаяние были на его лице.

«У меня, может, есть жених», — засмеялась Рая ему в лицо.

«Кто такой?» — выдохнул Сашка и уперся рукой в заплот. Даже столб заскрипел.

«А тебе что до этого?»

«Люблю я тебя, слышь… Страшно люблю. С этого места не сойти, если не женюсь на тебе».

Она сумела незаметно отодвинуть засов и, выпорхнув из его рук, побежала к дому. Растерянно замерев, Сашка слушал перестук туфелек по ступеням крыльца.

Ночевал в лодке, укрывшись парусом. Утром бродил по селу, искал Раю. Ему всегда везло, повезло и на этот раз. Увидел в магазине с корзинкой в руках. Как вышла — подскочил к ней.

Девушка отшатнулась, но день был воскресный, по улицам ходили люди, бояться нечего.

«Напугал ты меня вчерась», — сказала она, неясно улыбаясь.

«Пошто?» — встревожился он.

«Больно страшной был. Даже во сне привиделся».

«Правда?» — заколотилось сердце. Жалел, что не темно. В темноте ему сподручнее. Но и от светлого дня извлекал выгоду: рассматривал девушку.

Рая была в синем платье с белым горошком, в широковатой, видно материной, синей вязаной кофте. Этот не очень новый и не по росту наряд до удивления шел ей. Ведь есть от рождения счастливые женщины, которым идет буквально все. Даже самая невзрачная одежда на них кажется красивой.

Шагала Рая не широко, но упруго. При дом шаге из-под краешка платья округлялись колени.

«Кто ты?» — спросила она, покачивая в руке корзинку с булкой хлеба и желтыми пачками махорки.

«Сашка Клубков. Из Щучьего я».

«Щучье? — приоткрыла влажные и блестящие, будто помазанные маслом губы. — Не слышала что-то. Где это?»

«В самом конце озера. Мыс есть такой».

«А зачем сюда ездишь?»

Твердо посмотрел ей в глаза.

«За тобой».

«Ну тебя…» — передернула плечами и пошла быстрее, покраснев, опустив глаза на дорожную пыль.

«Ты от меня никуда не денешься. Все одно — женюсь на тебе, — громко шептал Сашка, догнав ее и идя рядом. — На свете жить не буду, если не женюсь».

Она посмотрела на него внимательно. Губы дрогнули, приоткрылись, но ничего не сказала. Она, наверно, поверила ему или хотела поверить, потому что, помолчав, сказала серьезно:

«Меня тятька замуж не пустит».

«А я тебя украду».

«Как?» — живо спросила она.

«Посажу в лодку и увезу».

И в самом деле, увез. На другое воскресенье приехал, посадил в лодку, как обещал, поднял парус и — к Щучьему.

А еще через неделю нагрянул к нему ее отец, рыжий плотник Семен. Молодожены были дома. Сашка чинил сеть, Рая мыла подойник, время подошло доить корову.

И тут он заходит. Рая, хоть и была белолица, совсем побелела. У Сашки чуть бечевка из рук не выпала. Он, конечно, знал, что отец разыщет их, но не думал, что так скоро.

«Так… Так…» — сказал рыжий Семен, оглядывая комнату.

Печь, стол, скамья, в углу мешки с продуктами. Заправленная шерстяным одеялом кровать со взбитыми белыми подушками. Все, как у людей.

Перевел глаза на дочь.

«Корову доить собралась?»

Кивнула, не поднимая глаз от пола.

«Иди, корова любит, когда в срок доят».

Ни жива, ни мертва выскочила в сени. Какая уж дойка, руки трясутся. Слушает, что дома. А дома — тихо.

Семен, как выпроводил дочь, оборотился к Сашке, тоже белому, глаза, казалось, и те побелели.

«Ты, что ли, зятек мой?»

«Я», — ответил Сашка, понемногу справляясь с испугом.

«Дай мне уздечку или веревку какую».

Сашка полез под кровать, вытянул старый ремень от патронташа, подал и уже смело, просто посмотрел в глаза Семену. И — покорно.

Семену ремень понравился. Он сложил его вдвое, развернул безропотного Сашку, врезал три раза по заду изо всей мочи, потом еще два раза, уже не больно.

Сашка, не моргнув, перенес это, и когда Семен, отбросив ремень, спросил:

«Что ты мне скажешь?»

Ответил, преданно глядя на тестя:

«Воля отцовская».

«Ой, да-а парень…», — удивился тот. Вынул из кармана штанов поллитровку, крепко поставил на стол, хлопнув донышком.

«Ну, а теперь давай об деле говорить».

Вошла Рая, не вынеся тишины, ахнула: сидят, выпивают.

…Раиса спрятала шкурки, растопила печку. Закоптил в печи густой смолистый дым. Александр Тихонович покачал головой: «Нет, чтобы лучинки нащепать. Береста пригодится в студеные дни, когда поленья промерзнут насквозь, и без бересты их не разжечь».

В другой раз он выговорил бы жене за оплошность, а тут промолчал, будто так и надо. Вечером за чаем был тих, задумчив, осененный какой-то.

— Саша, — спросила она, — ты что, и впрямь хотел на себя руки наложить?

— Когда это? — сделал вид, что не понял.

— На скале-то.

— Не, глядел, далеко ли до воды.

— И далеко?

— Далеко, поживем еще.

В этот вечер он улыбался жене так, как годы назад, в первые их совместные дни и ночи. Что-то молодое, первородное колыхнулось в нем, отчего он задохнулся. Захотелось сказать ласковые слова, которые давно не произносил и уж позабыл, что они есть на свете. А вспомнив, не мог сказать: язык от них отвык, не ворочался.