Григорий Ершов - Холодные зори

Лицо генерального налилось краской гнева и тут же побледнело, а губы стали чуть заметной синей полоской, окаймляющей широко открытый рот. Он истерично затопал ногами и закричал на Кисина:

— Кто ты такой, чтобы здесь, перед лицом представителей Управления всеми Волжскими заводами, сеять крамолу?! Я тебя вызову завтра же в суд! Попрошу всех разойтись! Объявляю волю акционеров: если в ближайшие дни эта бессмысленная стачка не прекратится, заводы будут закрыты и все забастовщики получат расчет без права возвращения на прежние работы.

Где-то в середине гудящей толпы взметнулось красное полотнище и раздался дружный и стройный хор голосов:

Толпа качнулась, задние ряды манифестантов поднажали так, что поток людей невольно хлынул в широко распахнутые ворота и мощной лавиной двинулся по узкой улочке, решительно направляясь к большаку.

При выходе на дорогу демонстранты начали разбираться по шеренгам. Теперь впереди шагал Прохор Сочалов, а по бокам цепью шли дружинники. Колонна держала направление на рабочий клуб. Но перед столовой уже застыла цепь серошинельных. Они стояли с примкнутыми штыками прямо напротив широко распахнутых дверей столовой. Колонны, вливаясь на площадь, оказывались между входом в столовую и длинной шеренгой солдат. Над головами первых рядов демонстрантов уже просвистели пули, а с высоких сосен посыпались отстреленные ветки и сосновые иголки.

— Не смейте, слышите, не смейте стрелять по мирным демонстрантам! — решительно потребовал командир рабочих колонн Прохор Сочалов.

— Давайте сюда ваших чернорубахих парламентариев! — крикнул ему в ответ безусый подпоручик.

На поддержку к своему командиру бежали по белому снегу обочиной дороги Алексей Садников и Павел Хромов.

Пока Сочалов, Хромов и Садников вели переговоры с армейским капитаном и юным подпоручиком, Гурий Кисин не терялся. Он пропускал через главный и боковые входы в столовую ряды демонстрантов. Люди поспешно занимали места на скамьях и на сдвинутых к окнам столах.

За столиком для президиума вскоре появился Кисин и открыл собрание. У него в руках был недлинный список. Он предложил немедленно выбрать стачечный комитет Волжских заводов.

Имена людей, оглашенные Кисиным, были известны: Георгий Евлампиевич Тихий, Степан Митрофанович Кочурин.

Гулом аплодисментов встречал зал каждую кандидатуру.

Следующего кандидата в стачком объявил Кочурин. Впервые открыто, во всеуслышание была названа фамилия Кисина и объявлен его высокий партийный титул: член губернского комитета РСДРП.

И снова люди горячо рукоплескали.

Тепло были встречены и имена Федора Мироновича Петухова, Василия Масленникова, инженера Григория Моисеевича Бормана, пропагандиста Знаменского, студента, которого все знали по партийной кличке Верный, Алексея Садникова, Прохора Ильича Сочалова, Антона Захаровича Болотова, корабела с судоверфи, члена штаба боевой рабочей дружины, и, наконец, бывшего унтер-офицера, ныне начальника штаба боевой дружины Матушева.

От эсеров в стачечный комитет был избран Расстригин.

От женщин туда вошли Ефросинья Силантьевна Курсанова и Мария Николаевна Мусина-Ефимова. Были введены в стачком и представители внепартийных рабочих организаций — представитель заводского потребительского общества Лекарев, из заводской ссудной кассы — бухгалтер Терехин.

Степан Кочурин зачитал имена руководителей отрядов и спецподразделений боевой дружины: Антон Болотов, Иван Аметистов, Борис Черняев, Ефросинья Курсанова, Павел Хромов, Алексей Садников, Дмитрий Курсанов, Петр Ермов и Василий Адеркин.

На улице послышались крики. Раздалась беспорядочная стрельба. Народ начал разбегаться от столовой, прячась во дворах, за домами и сараями. Собрание было прервано. Люди из зала выскакивали через открытые окна и запасные двери, чтобы не выходить в сторону идущей на рабочих с винтовками наперевес грозной линии солдат.

Договориться о перемирии не удалось. И Сочалов с дружинниками, прикрывая отход демонстрантов из столовой, начал медленно пятиться перед солдатскими штыками. Огня по ним не открывали. И они удалились восвояси.

Мира не получилось, но и война пока не была объявлена. Никто в эту минуту еще не думал о баррикадах, никто не знал и о том, как начнется завтрашнее морозное зимнее утро в городке на Волге.

Удивительная вокруг тишина. Молчит, не ревет на весь поселок такой обычный в это раннее время тягуче-призывный заводской гудок. Волжские железоделательные заводы замерли: бастует рабочий люд.

И все-таки многие по привычке поднялись еще затемно. В домах и сараюшках теплились огоньки. Хозяйки готовили завтрак, мужички кололи дрова, иные бродили по двору, прикидывая, что бы такое нынче сделать по хозяйству, раз уж выпало не идти на завод.

Приметно было и другое: нарушился обыденный, будничный ход жизни, настроение повсюду царило радостно-приподнятое.

Васек не удивился, впервые за много лет застав во дворе отца в полной флотской форме. Понял старика: морской вид придает ему силы, создает по-моряцки молодцевато-бодрый дух. Да и правду сказать, не шуточное это дело, если доверенный самого старшего мастера «электрички» — верного пса хозяйского Хорошева — ныне вот наперекор всему с людом рабочим против хозяев пошел.

— Ай да батяня, ай да Никаноров сын! — не удержался от восхищения поступком отца Васек.

И заработал подзатыльник: сам морской вид не позволял Адеркину-старшему допускать панибратства с ним какого-то мальчишки.

Однако эта малая размолвка не помешала им обоим, словно по призыву требовательной боцманской дудки, минутой позже вместе шагать по улочкам тихого еще, полусонного поселка.

Нет, не было сейчас у отца с сыном какой-нибудь определенной цели, но, вышагивая рядом с грозным родителем, Васек почувствовал, что тот не выбирает пути, а степенно подчиняется ему, каким-то внутренним предчувствием догадываясь: сын, прошедший тюремную выучку, наверняка ныне знает лучше, как поступить. Однако старый никак не согласен был в своей броской форме и виду показать, что идет вослед. Наоборот, он старался перещеголять своего Василия в резвости: нигде, даже на поворотах, и полшажка не уступая ему. А там, где двоим был узок дощатый помост, они выходили на середку улочки, печатая следы коваными каблуками по-праздничному начищенных сапог.

Со стороны столовой доносился людской гул. Отец и сын, обойдя ее с задней стороны, остановились в тени ближайшего сарайчика и увидели у распахнутых настежь дверей народного дома пьяную толпу полицейских. Добрались-таки они до подвалов столовой, вдосталь хватили пивка и николаевской монопольной. Хмель ударил в головы. Полицейские кричали, из карабинов палили по соснам, по стеклам близстоящих домов.