Григорий Ершов - Холодные зори

Иван Федотов, человек на заводе известный, видно, не знал Василия. Он все поглядывал в его сторону, а когда кончил объяснять, спросил:

— А ты что, парень? Прислали к нам аль из любопытства интересуешься этой штуковиной?

— Так, из любопытства, — ответил Васек и вновь почувствовал, как голубь больно царапнул его прямо по животу.

— Это сын Константина Никаноровича Василий Адеркин, с отцом на «электричке» работают, — пояснил старый электромонтер. И Васек осмелел.

— Не знаете, как пройти на чердак? — спросил он.

— А чегой-то тебе там запонадобилось? — удивился Федорович. И все заметили, как этот вопрос заставил Васятку покраснеть от смущения. Но делать было нечего. Голубок так разбушевался, что Васятке стало невмоготу; того и гляди брюхо насквозь пропорет. Васятка сунул отошедшую немного в тепле пятерню за пазуху, достал голубя и выбросил руку в окно поверх пушчонки. Когда он раскрыл ладонь, все увидели, как, взъерошась и нахохлившись, голубок завозился на Васяткиной ладони, расправил перышки, потоптался и, широко взмахнув крыльями, взмыл вверх.

— Да ты, видать, заядлый голубятник, парень? — спросил слегка озадаченный Васяткиным поступком Крохин.

— Выходит, что так, — безразлично ответил Васятка, довольный, что голубок улетел и теперь сможет вернуться в стаю. Объяснять же, как все это произошло, было долго.

— Ну и дела! — не сдержался Иван Федотов. — Одни революцию начали, в поту, а может, и крови минуты свободной не видят, другие от детских забав отстать не могут.

Василек был преисполнен уважения, если не преклонения, перед этими озабоченными людьми с их пушчонкой. И он ответит в тон Федотову:

— Ваша правда, мастер! Не судите строго, а научите, будьте добреньки, меня, как тут быть. Случай такой — голова ажно кругом идет, а что сделать, сам вот придумать и не могу.

— Говори, — только и нашелся Федотов.

— Вон видите каланчу пожарную…

— Кто ж ее не знает, чудак человек, — не утерпел на этот раз и оборвал его в самом начале Ипатыч.

— Я-то и впрямь чудак, да делу-то этим помощь малая.

— О чем ты? — дружески спросил Крохин.

И Васек быстро стал объяснять им, что каланча у пожарников, а сторожит ее дед Евсей и что был он, Васек, только что на той смотровой площадке и своими глазами каждую мелочь на баррикаде главной видел. А пожарники не с рабочими, а с хозяевами, они и солдат и полицию на каланчу допустят, а те вот такую же высотку будут против рабочих иметь — хоть пушчонку ставь, хоть пулеметом шпарь оттуда — все смерть на баррикаде неминучая.

— Вот теперь вижу не голубятника, но мужа, — любовно потрепал Васятку по плечу Федотов. — Знать, и впрямь ты человек дельный, стоящий. Прости, брат, за голубя. Надо скорее к Сочалову, тут, парень, без штаба задачки такой не решить.

Горохом ссыпался со всех четырех пролетов, где на сапогах по лестнице, где на собственных ягодицах по перилам, Василий. Запыхавшийся, вылетел он на площадь перед школой. И снова столкнулся с Филей.

— Где только тебя черти носят? — набросился на Васятку дружок.

— Что ты опять взъерепенился? — огрызнулся Адеркин.

— Да Сочалов тебя требует.

— А я и сам его ищу.

— Где же ты его ищешь, мудрая голова? — съязвил Филя.

Но порыв минутного раздражения уже миновал, и Филя был по-прежнему спокоен, доброжелателен и добродушен.

— Топай за мной, доставлю тебя к начальству в лучшем виде.

А возвращался Филя из штаба от Сочалова уже вместе с новым своим командиром — крестьянского вида мужичком Дмитрием Кирсановым.

Приказано было вокруг пожарной каланчи усилить линию баррикад, разобрать низ пожарной лестницы, а ночью зарыть под основание внутри каланчи малый фугас.

Филя был прикомандирован в качестве дежурного взрывника. И теперь они с Васяткой таскали от Григория Бормана и проволоку, и аппарат, а затем к вечеру со старого оклада принесли и самою фугаску.

В первую же ночь рабочего вооруженного восстания Степан Кочурин, горячо поддержанный Гурием Кисиным, предложил план партизанской войны против казаков, солдат и полиции.

Слово сразу же взял эсер Расстригин. Он предложил начать с вооруженных налетов на близрасположенные монастыри, скиты, купеческие лабазы.

Глаза у Алексея Садникова загорелись, яркий нервный румянец покрыл его худые, впалые щеки.

— Я сам поведу боевиков на эти рисковые дела, и будь что будет, но с казною мы заживем и опутанные проволокой, словно у Христа за пазухой. У самого исправника половину полицейских перекупим.

Шутка прозвучала издевкой над общим делом и успеха у штабистов не имела.

С немалыми поправками скромный план Кочурина был принят. Несколько групп боевиков одновременно направлялись за линию баррикад в недальние и более глубокие рейды. Было решено эсера Расстригина и меньшевика Садникова попридержать на баррикаде, чтобы по горячности и легкомыслию не наделали глупостей.

Через полчаса разведгруппы и команды бомбометателей ушли на задания.

Вот тогда Василию пригодился и его белый маскхалат и его тренировка с бертолетовой солью, обернувшаяся злой мальчишеской проказой в доме у Борисовых.

Облаченные в белые, сшитые в виде мешков с капюшонами на головах, добротные полотняные простыни, ползли по задворьям кладбищенской улицы два дружинника, посланные в разведку к вокзалу внутренней одноколейной железной дороги.

Василий продвигался быстро и ловко. И ему то и дело приходилось лежать, поджидая напарника.

Ицек Козер был на добрый десяток лет старше Василька. Его очень узкое и словно кем-то специально вытянутое книзу библейское лицо еще более удлинялось клинышком худосочной, редкой пепельно-серой бородки. Бледное до синевы, оно теперь покрылось крупными каплями пота, стекавшего с низкого узенького лба на огромный, словно бы отдельно живущий горбатый нос, а с него еще более крупными каплями падая на землю. Одно это свидетельствовало о том чрезмерном напряжении, которое Ицеку приходилось переносить в столь непривычном для него чисто солдатском деле, к которому он совершенно не был подготовлен. И когда Козер, тяжело дыша, подползал к Васильку, того поражал его вид. Куда девался обычно острый и быстрый взгляд Ицека, привычный, слегка надменный прищур его глаз? Перед Васильком лежал старый, уставший, больной человек. Это пугало Василька, он старался ползти все медленнее, а остановки делать чаще, давая отдохнуть своему товарищу. И все равно из-под челки ровно подстриженных, как у мальчиков из певческого хора или скрипачей-вундеркиндов, волос, чтобы не закрывали лба, у Козера продолжали катиться градины холодной и липкой влаги. «Откуда только это у него берется?» — думал Васек, с удивлением и опаской поглядывая на напарника. Сам он был совершенно сух, и ползти по снегу ему почти не доставляло труда. Козер не захотел надеть телогрейку, а остался в своем длинном черном пальто, полы которого, стянутые плотным белым полотном маскхалата, захлестнули ноги и мешали движению. В том-то и состояла, видимо, разгадка такой его неимоверной напряженности и быстрой утомляемости. Немаловажные причины вынудили Ицека к этому. Именно ему предстояло проникнуть на привокзальный телеграф и прочитать все полученные депеши, так как иной связи теперь с этим поселком, где были перерезаны телеграфные провода, у губернского города не существовало. А в своем приличном интеллигентном пальто все это он мог сделать, не привлекая к себе особого внимания. Да и чувствовал себя в обычной своей одежке Козер куда уверенней, чем в этом вот маскхалате.