Григорий Ершов - Холодные зори

Поправив на раненом сползающее на пол одеяло, Вера Федоровна перекрестила Павла, постояла возле него и, тяжело вздохнув, пошла в красный угол, где теплилась лампадка. Там она опустилась на колени и начала истово молиться, тихо плача.

Девчата приумолкли, продолжая свою работу. Они готовили бинты и щипали корпию, которая служила вместо ваты.

Неспокойной, тревожной была эта ночь и в штабе. У восставших не было главного — запаса патронов. И негде и нечем было пополнить эту величайшую недостачу. А при таком малом боезапасе не до наступательных операций. Как ни горьки дела, Матушев-то заранее знал — придется держать оборону. Выход один: впереди главной баррикады как можно ближе к въезду в поселок заложить единственный большой фугас, чтобы вовремя взорвать его, уничтожив при попытке прорыва главными силами как можно больше солдат противника.

Лучше бы, конечно, закопать такой фугас где-нибудь перед въездом в поселок, но поздно: там уже стояли солдатские пикеты и рыскали казачьи разъезды.

Слабость восставших состояла еще и в том, что большинство штабистов и командиров боевых отрядов — новички в военном деле и не имели какого-либо представления о порядке ведения вооруженной борьбы, о значении в этой схватке стратегии, об умелой военной тактике. Зато многие слышали о баррикадах. Был на памяти опыт парижских коммунаров. Большинство дружинников верило в единственную возможность — позиционную войну под прикрытием баррикад. К этой борьбе, казалось, все было подготовлено — какой-никакой и боезапас, и питание, и медикаменты. Баррикада представлялась боевикам неприступной крепостью. С ней связывали веру в успех борьбы, за ее хлипкими с военной точки зрения заслонами дружинники чувствовали себя, как за каменной стеной.

Здесь, думалось, можно будет дать достойный отпор до зубов вооруженному врагу. Здесь не страшна, казалось, ни пехота, ни даже казачья конница. На людях и смерть красна. Так и на баррикаде. Здесь и умереть можно было красиво в кругу друзей-единомышленников.

Романтика баррикадных боев вошла и в кровь и в мозг восставшего народа.

И штаб прислушивался к мнению, которым жило большинство.

А в губернском городе телеграфный зуммер выталкивал и выталкивал в Питер сигнал за сигналом. Губернатор испрашивал у министра внутренних дел более двух десятков тысяч рублей для организации особого отряда по борьбе с мятежниками на Волжских железоделательных заводах, сообщая о том, что этот район объявлен на положении усиленной охраны.

Между тем первая и не самая трудная ночь рабочей обороны подходила к концу. На баррикадах складывался свой неуютный, полный тревог и неожиданностей быт, смахивая на неспокойный быт воинского подразделения, осажденного в большой крепости.

На следующую ночь под прикрытием тьмы казачья сотня пыталась приступом взять главную баррикаду. Выгарцевав из Соборной улицы, сотня перестроилась широким фронтом во всю ширину Шоссейной. Далеко впереди конных казачьих цепей у обочины большака горячил высокого ладного скакуна лихой казачий офицер. Вот по его приказу казаки вскинули на изготовку новенькие карабины. Офицер взмахом сабли скомандовал: «Пли!» Первая цепь казаков дала дружный залп по баррикаде. И тут же положила коней. Снова махнул сабелькой молодой офицерик, и второй раз залп оглушил баррикаду. Третья цепь галопом пошла в промежутках меж второй и с ходу произвела свой грозный залп.

Офицер теперь гарцевал уже на самой середине шоссе, а за ним, сдерживая разгоряченных коней, продвигалась вперед казачья сотня.

Баррикада не отвечала: берегли патроны.

— Молодцы боевики, — отметил Сочалов, обернувшись к начштаба Матушеву, — это же истинно солдатская выдержка!

А у раскрытого окна, в школе, Ипатыч что-то нашептывал Ивану Федотову. Вдруг все пришло в действие. Иван Федотов — командир расчета — встал позади самодельного орудия и, подкручивая винты угломера, начал наводить напрямую.

Офицерик стоял в тридцати саженях от баррикады, неподалеку от линии проволочного ограждения, сзади в четыре цепи растянулась казачья сотня.

Заряжающий Михаил Крохин вложил в жерло пушчонки боевой снаряд. Третий номер, подносчик, старик сторож «электрички» Ипатыч, суетился у корзины со снарядами, готовясь передать следующий залповому. Федотов почти шепотом как бы выдохнул: «Огонь!» Затем на секунду затаил дыхание и плавно дернул спусковой конец.

Далеко за баррикадами над мостовой легонько взметнулось снежное облачко, где красиво гарцевал офицерик, и, неестественно взмахнув руками, он стал валиться на сторону с коня. А когда в ушах Сочалова и Матушева прозвучал несильный звук разрыва, над местом взрыва осталось лишь облачко мутного желтовато-белого пара. Когда все рассеялось, офицер лежал далеко в стороне от коня, около палисадника приземистого деревянного дома, казачий конь бился в предсмертных конвульсиях на снегу большака.

— Ур-р-р-ра! — прозвенел в морозном воздухе мальчишеский голос, а сюда, наверх, донесся одобрительный шумок с главной баррикады. Дрогнули казаки. Без команды развернули коней и беспорядочно, что называется унося ноги, аллюром три креста поскакали к своим казармам.

Расчет готовился к новому выстрелу.

Федотов наводил свое крохотное орудие на военную, крытую сверху глухим коробом таратайку, которая мчалась во весь опор к месту гибели казачьего есаула. Ее сопровождали два дюжих казачины. Они скакали, грозно размахивая своими плетками.

И вдруг, слегка побледнев, командир скомандовал: «Отставить!», конвульсивно при этом отдернув руку от спускового шнура.

Номерные не поняли командира. Не успел среагировать на этот неожиданный отказ от выгодного боя и Матушев. И только секундой позже увидел он, как из ближайшего дома выскочила русокосая невысокая девушка в белом фартуке с большим красным крестом на высокой груди. Она подбежала к офицеру, но тот был уже мертв.

Марина Борисова — это была она, сестра милосердия, из рабочего госпиталя — не отошла от убитого и тогда, когда увидела казачью санитарную повозку. Она хотела выполнить свой долг сестры милосердия до конца. Но к убитому уже подскакала пара взмыленных лошадей. Из санитарной фурманки выскочили два усатых казака, волоком втащили тело офицера в повозку и поспешно ускакали. На прощанье лихой казак из сопровождения ударил девушку наотмашь плетью, с потягом, бездумно и беспощадно.

В белых бинтах под одеждой, вся залитая раствором йода, Марина вернулась на главную баррикаду.

— Здесь мы победим или умрем, — тихо сказала она. И не уходила в укрытие до самого конца своего главного боя и своей победы.

А баррикада уже третьи сутки жила особой, неповторимой жизнью, полной тревог и надежд, ожидания неизвестности и постоянной готовности к отпору. Женщины нет-нет да и вынесут из соседнего с баррикадой двора ведерко студеной воды. Сторожко осмотрятся, нет ли пальбы, и плеснут воду на утрамбованный перед баррикадой снег: пусть крепче схватит ледок, надежнее будет рабочая крепость, неприступней рабочий редут.