Григорий Ершов - Холодные зори

— Мне выпала, господа, не скрою, счастливая возможность самому, без каких бы то ни было посредников, пожалуй, впервые на таком представительном собрании встретиться в столь обширной и светлой зале, достоянии наших заводов, с лучшими из рабочих, мастеров и иных категорий умельцев — профессионалов нашего важного и всероссийски известного железоделательного производства, которое, не премину отметить, с честью несет гербы государства Российского и на главных входных воротах, и на лучших, всемирно известных изделиях ваших мускулистых, сноровистых рук. И могу вас уверить, братья по общему делу, что искренне горжусь этим. — Притонских сделал паузу, явно ожидая одобрения зала, но там царило молчание. — И, несомненно, этот день дружеской встречи служащих и управляющих нашего акционерного общества с цеховыми представителями мастеров и рабочих, — его голос вдруг зазвенел, сойдя с низкой октавы, отчего стал, пожалуй, и энергичней, и моложавей, — надолго останется в моей, надеюсь, и в вашей памяти. Среди многих других мне особо приятно отметить таких ветеранов наших Волжских заводов, как по праву сидящий со мною за одним столом выходец из вашей рабочей семьи, а ныне всеми уважаемый начальник цеха, старейшина железоделательного производства на матушке-Волге Георгий Евлампиевич Тихий.

В зале раздались дружные аплодисменты. Это было именно то рабочее «да!», которого и добивался своей речью Притонских, твердо уверенный в мудрости дедов и отцов-предпринимателей. Он хорошо помнил завет деда-дельца: «Важно с начала беседы о деле завоевать положительный ответ оппонента или клиента, чтобы затем надеяться на абсолютный успех начатых переговоров, умело развивая свою изначальную мысль, которую затем можно, уже направить в нужное для переговоров надежное русло».

Мысленно поздравив себя с успехом, Антон Захарович еще раз не без удовольствия вспомнил, как хорошо, что он так приятно и с такой пользой для нервов отдохнул на Кислых водах седого Кавказа и затем сумел столь блестяще подготовиться к этой весьма ответственной встрече.

«Нуте-с, что вы сможете мне теперь противопоставить, главари забастовщиков? А ведь я только начал, И речь моя впереди», — не без злорадного ехидства подумал Притонских и не удержался от беглого взгляда с высоты своего ораторского положения на жилистого и щетинистого предстачкома Кочурина.

Тот, на удивление, сидел с той же веселой, даже, можно сказать, не по летам озорноватой миной на лице.

Его глаза словно бы говорили: «Вот, други, сила в нас какая! Не робей, коли сам генеральный так с нами вынужден обходительно говорить! Дело-то наше, ей-же-ей, правое, и, что бы там нам ни говорили, сегодня на этой бренной земле нам и впрямь повольнее и получше!»

«Ну и что же? — подумал тут же оратор. — И я о том же — надо, с самого начала необходимо найти нам общий язык. Будьте как сейчас и верьте, пожалуй, и впрямь верьте в хорошее завтра. Это лучше, нежели ворошить неважное сегодняшнее!»

Притонских теперь мешал барьер стола, не нравилась ему эта импровизированная сцена. Она отделяла его некоей невидимой стеклянной стеной от зала. Он с удовольствием оставил бы это свое председательское место и шагнул к рампе, встал бы перед столом или даже, может быть, спустился бы туда, в зал, к рабочим, чтобы ход беседы стал более интимным. Но слева, справа и позади него на втором ряду стульев сидели начальники цехов и отделов да еще эта нахальная баба в косынке и ершистый предстачкома с большими молодыми глазами. Нет, не мог сейчас генеральный покинуть своего места. И он выпрямился, встав над столом в свой полный немалый рост. Затем несколько манерно, по-наполеоновски заложил правую руку за борт мягко сидящей на нем, с иголочки и идеально отутюженной тройки. Ладонь левой руки машинально легла на зеленое сукно.

— Ваши аплодисменты, дорогие коллеги, лишний раз, к моему удовлетворению, подчеркивают, что не правы те, кто берется утверждать, будто между нами, акционерами, и вами, тружениками, лежит какая-то пропасть и наши интересы, — а это ведь интересы общего дела процветания производства, а с ним и государства Российского, — часто (а не иногда, как смею утверждать и я, один из «приводных ремней» наших заводов), часто-де не совпадают. Тем больше в этом мнении я утверждаюсь, чем чаще мне доводится, по мере сил и возможностей, посещать ваши дома, своими глазами видеть и плохое, и хорошее в ваших семьях, а если представляется случай, оказывать тому или иному из вас посильную помощь. Мне довелось разговаривать со многими в ваших милых семьях, и я искренне рад, что наша встреча началась и проходит в столь дружественной обстановке. Нет, наша встреча — это не обычные будни, которые забудутся. Наша нынешняя встреча для меня лично — это большой и незабываемый праздник. И не побоюсь повторить: я горжусь, что именно мне довелось выступать перед вами. В этой светлой зале, смею себя и вас утвердить в такой мысли, нет людей равнодушных, среди нас нет посторонних. Мы единомышленники, сотрудники в большом, богом данном и богом освященном деле. Мы здесь сотоварищи и друзья!

Во втором ряду стульев позади директора прозвучали робкие, отрывистые и редкие хлопки его приближенных, но они потонули, заглушенные гулкой волной неожиданно проявившего себя многолюдья и многоголосья. В зале недоуменно обсуждали красивую, но расплывчато-общую, откровенно льстивую и выспренно-лживую речь председателя.

Генеральный директор, крайне возбужденный собственной речью, с алым румянцем на загорелом наигранно улыбчивом лице, грациозно опустился в кресло и не очень уверенно, уже сидя, с недоумением и трудом прорываясь сквозь громкий гул зала, сказал:

— Я готов предоставить слово сопредседателю от рабочих господину Кочурину.

Его услышали теперь разве что в передних рядах да в президиуме. Этакий малопонятный с первого взгляда и неожиданный поворот настроения в зале застал врасплох даже бывалого оратора Степана Кочурина. Он вышел из-за стола президиума и встал на самом краешке сцены, рискуя при неосторожном движении свалиться вниз.

На его бледных губах, полузакрытых густой щетиной усов, застыла застенчивая, виноватая улыбка человека, который искренне не понимает резкой перемены ситуации в зале, где спорят уважаемые на заводе люди. Но опытный зоркий взгляд вскоре отметил всеобщее расположение слушателей к нему, их избраннику, сопредседателю Совета уполномоченных. Волна шума схлынула, и на оратора как бы пахнуло явно дружелюбным, одобрительным говорком.

Кочурин, несомненно, заранее понимал всю ту полноту ответственности перед людьми, которая легла теперь на его плечи. Шутка ли сказать, каким огромным доверием уже облачили его две сотни избранных из числа десятков тысяч рабочих многих цехов и отделов этих огромных заводов. Почти незаметным движением расстегнул он верхние пуговицы, освободив худую, жилистую шею, которую сильно сдавил ворот черной сатиновой косоворотки.