Григорий Ершов - Холодные зори

И вот на долю этого респектабельного и неотразимого в обществе господина, который в совершенстве овладел тайнами тайн того, как нравиться людям, выпала вдруг необычная для него задача. Стечением ряда сложных обстоятельств на Волжских заводах он был вынужден вести странное в условиях Российской империи заседание созданного рабочими вопреки сопротивлению дирекции и, мало того, уже избранного на собраниях в цехах и отделах заводов четыре месяца назад так называемого Совета рабочих цеховых уполномоченных. Правда, этот Совет призван, по мнению сторон, осуществлять лишь консультативно-согласительные функции между рабочими и администрацией при нем, генеральном акционер-директоре этих заводов.

И сидит он сейчас за большим столом, покрытым традиционным на заседаниях и конференциях зеленым сукном, а перед ним торчит ярко начищенная ручка медного председательского колокольчика, и еще дальше от него матово поблескивает красивый хрустальный графин. Внизу полный кворум представителей всех цехов и отделов. Чинно расселись они в длинном, освещенном электролампами зале рабочей столовой. Это общественное здание — немалая гордость администрации. Такой огромный домище удалось как-то им, акционерам, приобрести за бесценок на Всероссийской ярмарке перед ее закрытием — целый павильон! И вот теперь в руках у администрации, несомненно, веский козырь против воркотни наемных о недостаточной, мол, заботе о них со стороны дирекции. А столовая? А библиотека? А клубные комнаты для рабочего театра? И еще оркестровая комната для хранения духовых инструментов! Не случайно именно здесь, в этом просторном помещении, сдвинув столы к стенке и расставив лавки, устроили и это собрание цеховых уполномоченных. Пусть каждую минуту воочию предстают перед этими «уполномоченными» блага дирекции заводов.

Несмотря на приличное освещение зала, рабочие представители рисуются Антону Захаровичу некоей сплошной черной массой, не имеющей ни облика, ни каких-либо особых примет. Пусть себе погудят немного где-то там, внизу, далеко от него. Благо, что шумок хотя и идет оттуда, снизу, но ударяется о крепкие столы, которые образуют как бы сцену. К нему лишь изредка долетают озорноватые, молодые выкрики, наводя все же генерального директора на невеселые мысли о том, что даже в такое для них, видимо, важное собрание заводская цеховщина не сумела отобрать степенных мастеров.

Но каким-то шестым чувством ощущает генеральный, что дело предстоит нешуточное. Не случайно Притонских задолго до созыва первого собрания цеховых уполномоченных тщательно готовил себя к этакой необычной для него роли.

Сорок с лишним дней на водах пил он целебную минеральную из разных подземных источников, нежил свое статное и осанистое, хорошо упитанное и неплохо тренированное тело, совершал прогулки по длинной змеевидной тропе в горы, загорал, принимал нарзанные ванны, а по утрам, укрепляя нервы, — холодный душ.

Возвратясь на Волжские заводы, не менее двух недель обдумывал свою вступительную речь, от которой, но его глубокому убеждению, зависел весь настрой и сам ход этого вынужденного совещательного форума. В подготовку входило даже посещение некоторых наиболее надежных, по отзывам заводских осведомителей, рабочих семей, предпочтительно из числа тех, чьи главы были выдвинуты цехами в этот Совет. Были конечно же и мелкие подачки, и некоторые воспомоществования по случаю болезни жен или детей, а трем-четырем из цеховых генеральный лично вручил ценные подарки от себя и акционеров за усердие по службе: кому часы известной фирмы «Павел Буре», кому отрез на выходную тройку. Не принял подарка — шесть аршин добротной чесучи на летний костюм — один лишь начальник цеха, старейший и надежнейший мастеровой завода, он единственный из числа бывших рабочих входит тоже в самую администрацию. Это — Георгий Евлампиевич Тихий. Однако его отказ вовсе не обидел Притонских.

— С превеликим благолепием иной раз принял бы вашу милость, искренне высокочтимый Антон Захарович. Простите за такую откровенность, любое повышение по службе там или в заработке приму как волю божию и милость господ акционеров, но, судите сами, не в мои лета носить чесучу — уж больно нежна да чиста для меня, старика, не дай-то бог, за модника почтут, обид не оберешься. Простите добросердечно и увольте.

Пришлось пообещать старому на будущее некоторую прибавку к жалованью. На том и расстались. Да и теперь этот Тихий хотя и на сцене, за одним столом с ним, генеральным, но скромненько примостился с краешку и весь — внимание. Не чета вон той бабенке — ишь, вырядилась. Баба, видать, из простых, но малиновую косынку на голову повязала с форсом, не по-бабьи, а поверх ушей, сзади еще с этаким бантиком. И сидит-то, сидит, словно аршин проглотила, — вишь ты, княгиня выискалась, смотри-ко: взгляд так и стрижет, так и бреет, словно каждую бороду, каждую харю мужицкую заранее прощупывает, а вот не скажешь: «Вы-то, сударыня, в своих ли санях тут с мужчинами расселись?!» Да и этот ихний так называемый сопредседатель, а проще говоря, главарь профсоюзного стачкома Степан Кочурин, туда же. Знать, не случайно побывал в губернской каталажке. И человек уже немолодой, ишь, как все лицо избороздили морщины — и вдоль и поперек, а усищи топорщатся, будто, к бою приготовился. И глазищи большие глядят в зал словно бы по-молодому, и вопрошая и вместе с тем подбадривая собравшихся: «Не робей, мастеровые, вольготней себя чуйте, для того мы все сюда и собрались, чтобы рядком с самим главным акционером беседу вести». Нет, вы только посмотрите, какой мужлан и невежа. А ты сиди вот тут рядом с ним.

И с немалым для себя внутренним удовольствием ощутил вдруг Антон Захарович бархатистую гладкость своих чисто выбритых щек. Его покрытое легким загаром холеное лицо расслабилось и выдавило-таки кисловатую, не очень еще приветную, но все-таки улыбку.

«Пора», — подумал вдруг Притонских, словно кто подтолкнул его к действию, и не спеша поднялся над столом. Не спеша и с явным удовольствием потер, не без бодрящего ощущения и своей силы и своей власти, тонкими длинными пальцами ладони. Затем неожиданным для себя движением оперся самыми подушечками всех десяти своих музыкальных пальцев о сукно стола и, подаваясь всем корпусом вперед, солидным и приятным баритональным тенорком произнес:

— Уважаемые мои сотрудники, доверенные лица всех многочисленных цехов и отделов наших Волжских заводов!

И сразу почувствовал, как в зале начал затихать говорок, словно гул беспокойного морского прибоя сменился тихим ласковым всплеском у берега привычно текущей волжской воды.

И Притонских с удовольствием продолжал: