Иван Коробейников - Голубая Елань

…Осенью встреча с товарищами была волнующая. Столько интересного произошло с каждым за эти два месяца. Жигаров рассказывал, как хлеб искал. Вот была потеха. План был тысяча пудов. Мужики как один: хлеба нет. Лето — какой хлеб. Прошли по амбарам — под метелку. Попрятали. Комитетчики знают: есть хлеб, а взять его не могут. Закавыка. Тут приходит к Жигарову парень один, в работниках у кулака жил. Ну, кулак есть кулак, и ушел парень от него гол как сокол, да на него же еще хозяин грозится в суд подать. С дочерью его, что ли, парень хотел побаловать. По этому поводу и пришел парень у городского человека совета попросить. С дочерью у них там полюбовно было, а все же как бы чего не вышло. Жигаров объяснил ему, вроде бы парню ничего не будет, а тот мнется, не уходит. Под конец и говорит.

— Грозится тоже, а сам вот и за работу мне не уплатил. Добро бы хлеба не было.

— А есть?

— А то нету.

— Где же?

— Спрятан.

— Ну, это мы и без тебя знаем, да вот где спрятан?

Парень не уходит. Вздыхает. Жигаров смекнул: знает парень, где у мужика хлеб, — сказать боится. Пошел напролом.

— Знаешь, где хлеб?

— Да ить он меня засудит либо убьет.

— А он и знать не будет, что ты сказал.

Парень аж рот открыл:

— Да как же так, когда мы двое с ним про то знаем…

— Я это устрою. — И посвятил парня в свой замысел.

— Гы-гы-гы, — загоготал тот и рассказал, где зарыт хлеб.

Наутро всех мужиков собрали в сборню. Жигаров еще раз объяснил, сколько кто должен сдать хлеба, и спросил, намерены ли они сдавать добровольно. Мужики как один: «Всей душой бы, да хлеба нет. Осенью весь сдали». А тот мужик прямо божится, что до зерна все выгреб.

— Верю, выгреб, но только куда. Ты думал, мы не узнаем, ошибся, дорогой человек. Узнаем. Привез я такой аппарат, что ты хоть в преисподнюю спусти — он укажет. — И достает Жигаров из кармана какую-то блестящую штуковину и показывает ее мужикам. — Вот!

Мужики переглянулись. Никто из них отродясь не видал такого чуда.

— Пошли, — сказал Жигаров.

— Айда, — храбрился мужик.

Шумной толпой пошли по деревне. Свернули в переулок. Жигаров в огород полез. Все за ним, топают прямо по капусте. В другое время хозяин гвалт поднял бы, а тут сам передом и на аппарат, как на змею, смотрит. Пот с него градом, бороденка сосульками повисла. Жигаров подошел к огуречной гряде и говорит:

— Вот тут!

Комсомольская братва все, как один, на изготовке с лопатами. Огуречные плети во все стороны полетели, ребята на лету огурцы ловят, а мужики друг на дружку глаза пялят: сдурел вроде, дескать, уполномоченный. Один даже осмелился, сказал:

— Ох и нагорит же тебе, парень, за такое.

И тут лопата обо что-то твердое бряк. Мужик Жигарову в ноги и дурным матом:

— Бес попутал! Помилосердствуй, господин товарищ!..

Все остальные тут же дали слово сдать по разнарядке сполна.

— А что же это за аппарат был? — спросили Жигарова.

— Вот этот самый. — Жигаров достал из кармана обыкновенный компас.

Грянул хохот.

Учащиеся совпартшколы снова взялись за учебники. Зубрили теорию. Наглядными же пособиями для них были повседневные события окружающей их жизни.

А жизнь настойчиво требовала — кадров, кадров!.. Хотя и молодых и недостаточно опытных. Так в середине второй учебной зимы Алеша Янов неожиданно оказался выпускником. Это и обрадовало и огорчило его, потому что при распределении он оказался не в Таловском районе, как ему хотелось, а в Тугалымском.

— Алеша, Алеша…

Янов открыл глаза: где он?

Над ним стоял Геннадий Андреевич, одетый, в шапке. В окна сочился синий рассвет.

— Пойдем, Алеша.

— Уснул я, Геннадий Андреевич.

— Немного. Ну, пойдем. Досыпать у меня будешь.

— Мне в МТС. — Глаза Алеши шарили по полу, искали чемоданчик.

— Никуда ты сейчас не пойдешь. Мария Васильевна обидится. Да чего ты ищешь? Вот твой чемодан. Ну, брат! Можно подумать, что начальник политотдела приехал со своими запасными частями для тракторов. Книги?

— Книги.

— Тогда пусть лежат пока у меня здесь, в кабинете… Ну, шагом марш!

Ночная метель улеглась. Было свежо. Но по неуловимым приметам чувствовалось приближение весны. Как-то вкусно пахло подряблевшим снегом. Он не держался на деревьях, отваливался пластинками. Под ногой не скрипел, а похрумывал, прессуясь и оставляя яркий слепок следов.

Над крышей дома, к которому они подошли, струился легкий дымок, скорее даже марево, какое бывает, когда дрова в печи уже рушатся грудой жарких углей. Значит, Мария Васильевна была давно на ногах.

Еще в сенях Геннадий Андреевич закричал:

— Машенька! Принимай гостя!

Мария Васильевна, все такая же подвижная, но совершенно белая, встретила Алешу с материнским радушием. Никогда не имея своих детей и давно уже потеряв всякую надежду иметь их, она щедро раздавала то, что в изобилии было отпущено ей как матери. Этим же чувством, как всегда замечал Алеша, было окрашено ее отношение к мужу. Позднее возвращение Геннадия Андреевича ее нисколько не удивило. Видимо, это было обычным явлением.

— Умывайтесь. Будем завтракать, — оказала она, когда мужчины разделись.

Усадив гостя и мужа за стол, она скрылась на кухне и снова стала хлопотать у печи. Но и оттуда она участвовала в беседе Алеши с Геннадием Андреевичем. Собственно, это был перекрестный опрос Алеши. Как здоровье? Где жил, где работал, не женился ли, Алеша? При вопросе о женитьбе Алеша слегка смутился. Ответил: «Нет» и постарался переменить разговор. Может быть, некстати — от этого еще больше смутился — спросил, как идут дела в колхозах. Мария Васильевна как раз подавала на стол хлеб. Сказала с легким вздохом:

— Плохо колхозы живут, Алешенька.

Алеша этого не ожидал.

— Почему же? Техника вон какая теперь. МТС…

Мария Васильевна улыбнулась.

— Техника… Мало народу в деревне осталось.

Геннадий Андреевич махнул рукой.

— Машенька, ты опять…

— Что опять? Скажешь, я не права. Да ты же сам прекрасно видишь.

— Да вижу. Просто, Машенька, это болезнь роста.

— Но ведь страну надо кормить хлебом.

— Правильно. Вот для этого-то и перестраивается сельское хозяйство. Ведь не могли же мы отдаться на милость кулачья.

— А кто про это говорит. — Мария Васильевна повернулась к Алеше. — Горький сказал: «Если враг не сдается — его уничтожают». И мы сделали правильно, ликвидировав кулачество как класс. Но ведь этим все не решалось. А середняк и бедняк разве не тот же крестьянин с его двойственной душой, которую так хорошо понимал Владимир Ильич? И разве мало у нас выселили таких середняков, у которых надо было ликвидировать только ту часть души, которая жила одним словом: «мое»? У нас же и наше под сомнение берется. Расскажи, Геннадий Андреевич, почему колхоз «Веселое утро» кулацким называют? Вроде бы в шутку, а все-таки умалчивают о нем, хотя он и передовой. Неудобно хвалить — колхоз этот от техники отказывается. Лошадей у них много, рабочих рук много, а за технику в МТС натуроплату вносить надо. Невыгодно. Перед государством они не в долгу. Сеют вовремя, убирают вовремя, урожай у них хороший, сдают сколько положено, а колхоз у начальства не в чести. У него, видите ли, кулацкие тенденции, — не хотят за других хлеб сдавать, семена засыпают, да еще скоту зернышко стараются оставить.