Иван Коробейников - Голубая Елань

— Да, да. Войдите, — раздалось за дверью.

Алеша потянул на себя дверь и ступил через порог.

В комнате за столом, заваленным поверх красного сатина бумагами, сидел человек в очках. Склонив немного седую голову к левому плечу, он быстро писал, подергивая рукой. Алеша остановился.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — не поднимая головы, ответил человек, а немного погодя сказал: — Ну, что же вы остановились? Проходите… — и сделал легкую паузу, во время которой пробегал глазами написанное. — Садитесь. Одну минуточку. — И снова принялся писать, поворачивая голову за убегающей строкой, поблескивая очками.

Алеша не верил своим глазам. И этот ровный голос, и эта манера писать, чуть склонив голову, и что-то еще другое не оставляло никакого сомнения. Алеша не вытерпел.

— Геннадий Андреевич! Вы?!..

Кремлев вскинул голову и минуту смотрел на Алешу строго и внимательно. Затем снял очки, и добрая радостная улыбка озарила его усталое, чуть бледное лицо.

— Алеша?!

— Он самый, Геннадий Андреевич.

Кремлев вышел из-за стола, и они обнялись.

— А мы с Марией Васильевной тебя в субботу ждали.

— Вы ждали меня?

— Как же. С каким же это ты приехал?

— С пригородным.

Геннадий Андреевич смотрел на часы.

— Так чего же ты? Где же пропадал? Впрочем, садись, садись. Рассказывай.

Алеша сел. Геннадий Андреевич примостился рядом с ним.

— Так вот ты какой!..

— Геннадий Андреевич, а Мария Васильевна разве тоже здесь?

— Куда иголочка — туда и ниточка. Я ведь здесь работаю. Секретарем райкома. Обком направил. С повышением… А как же… Район-то ведь Таловский теперь не меньше поди-ка Франции. Территория, скажу тебе, — Геннадий Андреевич лукаво подмигнул. — Ну ладно, расхвастался.

Без очков, в светлом костюме он выглядел по-домашнему уютным.

— Чего смотришь? Состарился?

— Нет, что вы!..

— Да уж, конечно, состарился. Вот и ты уже не такой петушок, что был. Оперился, в начальники попал. — Кремлев задумался. — Да… Ну да ладно, ладно. Не буду портить удовольствие поговорить как следует. — Он встал. — Я займусь минут десяток, а ты посиди. Закончу вот только кое-какие дела и пойдем ко мне. Повечеруем. А Мария Васильевна как рада будет.

— Геннадий Андреевич! Да ведь уже час ночи!..

— Разве? А, смотри-ка. Верно, верно. Действительно второй, — пробираясь за стол, на ходу рассматривая часы, говорил Геннадий Андреевич. — Ну, ты все равно посиди. Откладывать нельзя, да и расчета нет.

Подмигнув поверх очков, он снова принялся за работу. Черкая на листочках, откладывая их в сторону, Геннадий Андреевич время от времени поглядывал на Алешу, будто хотел сказать: помню, помню, друг. Уж ты того, потерпи. Между тем разомлевший Алеша уже спал, привалившись головой к спинке дивана.

Покидая Застойное зимой тридцатого года, Алеша твердо решил, что учиться в совпартшколе он не будет. Пусть даже они и не рассчитывают на это. Кто они — для Алеши было смутно. Был ли это Цапуля, готовый к выполнению любой директивы, Храмцов ли, непреклонный и потому бездушный, Шумков ли, бездеятельный инспектор политпросвета — все равно тот, кто придумал в такое время «выслать» его из Застойного, пусть даже на учебу, недобрый человек. Алеша знает, что делать. Он поедет в город, зайдет к товарищу Кремлеву, все расскажет, и тот рассудит как надо.

«Я еще вернусь, — грозился Алеша, — я приеду, и вы еще узнаете, на чьей стороне правда». При одной мысли о Застойном на сердце вспыхивал трепетный огонек. Возникали знакомые образы. Чаще других — да что там скрывать — неотступно стояло перед глазами Дунино лицо — печальное, сосредоточенное, с какой-то невысказанной мыслью в темных глазах! «А может быть, не все потеряно? Пришла же она проводить меня?»…

В Таловке, чтоб не вызвать подозрений и нареканий районных организаций, он зашел в роно, получил все необходимые справки, оформил в райкоме комсомола путевку и выехал в город.

«Ничего. Я из окружкома взамен этих бумажек одну привезу, да такую…» — думал Алеша и улыбался, представляя, как вытянутся лица Храмцова и Шумкова, когда он подаст им эту бумажку, и они увидят там подпись Кремлева.

Но все произошло не так, как рассчитывал Алеша. Прежде всего Кремлева в окружкоме на работе не оказалось. Он хворал. Когда выйдет на работу — никто сказать не мог. Значит, идти с путевкой в окружком комсомола и оформляться. А что, если попытаться пойти к Кремлеву на квартиру. Он узнал адрес, но решился идти только после бессонной ночи, проведенной в Доме крестьянина.

У Геннадия Андреевича Кремлева был сердечный приступ, но Алешу Янова он принял. В комнате пахло лекарствами.

Кремлев выслушал Алешу внимательно и, улыбаясь, сказал:

— Тебе, Алеша, чертовски повезло. Подумай-ка только: путевка комсомола в советско-партийную школу. Случись такое со мной в твои годы, да я просто бы петухом пел.

На все возражения Алеши ответил:

— Хорошо. Очень хорошо. То, что деревенский идиотизм треснул в своем основании, здорово. Но это-то как раз и обязывает тебя учиться. Что говорил Ленин на Третьем съезде комсомола? То-то… Не смей даже и думать о возвращении в Застойное.

От недавнего Алешиного задора не осталось и следа. Хуже всего было то, что он, избач и комсомолец, не знал, что говорил Ленин на Третьем съезде комсомола. Ну и вид же был, наверное, у него, коли Геннадий Андреевич, пряча улыбку в усы, отвернулся и глуховато кашлянув, позвал:

— Машенька!

В комнату вошла та самая женщина, которая открыла Алеше и на которую он не обратил внимания, полагая, что это домашняя работница Кремлевых. На ней был белый передничек, седеющие волосы подвязаны платочком — концами назад.

— Машенька! Ты видала когда-нибудь такого чудака, который не хотел бы учиться? Могу познакомить. Сей муж — избач Алеша Янов. А Машенька, — Геннадий Андреевич повернулся к смущенному Алеше, — в данное время домашняя хозяйка, а по анкете — Мария Васильевна Кремлева, заведующая городской библиотекой. Прошу любить и жаловать…

Мария Васильевна скользнула ладонью правой руки по переднику и протянула ее Алеше.

— Ну, так мы, Алеша, останемся без пельменей, а я из больного должен буду превратиться в сиделку, — сказал Геннадий Андреевич.

Алеша не сразу понял, в чем дело. Мария Васильевна, смеясь, дула на побелевшие кончики пальцев. Красный, как рак, Алеша ругал себя: «Вот медведь! Просто дубина!».

А Геннадий Андреевич говорил:

— Ничего, ничего, Машенька. Мы поможем тебе с твоими пельменными делами. А как ты смотришь на это дело, Алеша? Поможем?

Алеша пробыл у Кремлевых целые сутки, которые запомнились ему на всю жизнь.

Двухгодичная советско-партийная школа помещалась в четырехэтажном кирпичном здании бывшего духовного училища. Об этом напоминало многое: узкие коридоры с темными углами и нишами, решетки в окнах первого этажа, где прежде была домашняя церковь. Теперь это был спортзал. Но несмотря на то, что из звездного купола давно спускался вместо паникадила толстый спортивный канат и темные отполированные многими ладонями кольца, а вдоль стен, хранивших следы икон, стояли брусья, «кони» и другие физкультурные снаряды, все равно в спортзале постоянно держался застарелый запах воска и ладана. С трех сторон школу окружал сад, и узловатые ветви столетних тополей тянулись до самых окон четвертого этажа, на котором было общежитие. По тополям, вероятно, с равным успехом и злоключениями не одно поколение юнцов под покровом ночи спускалось на землю.