Иван Коробейников - Голубая Елань

— Степанида, — вдруг позвал Софрончик.

— Чего?

— Да я вот… Думаю все. Как бы мне теперь годов двадцать было. А?

Стянька улыбнулась.

— Нет, ты не смейся. Окромя шуток.

— Что бы тогда?

— А я тогда бы трактористом пошел. — Перфиша вздохнул. — Ведь я кого в жизни-то видел? Костомелил и костомелил на Важенят да на Ваську Гонцова. И все ни в честь, ни в славу. И-э-э-х!…

Другой раз, закуривая, он долго переворачивал перед глазами угол газеты, да так и не завернул, сунул кисет с табаком за голенище бахил.

— Слепой! — сказал он с какой-то тихой и горькой злостью. — Вот тут всякая-всячина прописана, а я слепой. — Он показал Стяньке обрывок газеты: — Возьми, почитай.

На обрывке читать было нечего. Стянька нашла в столе старый журнал «Крестьянка» и стала читать. Перфиша весь превратился в слух. После этого она читала ему часто, а Перфиша, как умел, старался услужить Стяньке. Теперь у нее всегда были сухие дрова, припасена сухая береста для растопки, из бочки не «вытекала» вода.

Осень все больше и больше вступала в свои права. Ночами крепко подмораживало. Однажды Стяньку разбудили какие-то неясные шорохи. Она прислушалась. Холодный ветер шарил по ту сторону вагончика и упругими струйками бил в щели. Время от времени тоскливо брунжала где-то, видимо, отставшая от рамы бумага. Трактористы спали, посапывая и возясь во сне. Неясное волнение охватило Стяньку. «Что-то случилось с Митенькой, — подумала она, — захворал поди!» Она долго лежала с открытыми глазами. И вдруг поймала себя на том, что смотрит на место, где всегда на гвоздике висела сумка бригадира. Сумки на месте не было. Но какое ей дело до сумки? Ну нет и нет… А все-таки почему нет? Где Ваня? Нет!.. С Митенькой что-то случилось. Хотя только вчера Перфиша видел его. Нет. Все оттого, что так тоскливо гудит ветер, брунжит отклеившаяся бумажка. Надо будет приклеить ее. Завывает, только тоску наводит.

Стянька поплотнее укрылась с головой, стараясь заснуть, но сон не шел. Тогда осторожно, чтоб никого не разбудить, она спустила ноги с нар, накинула на плечи шаль и на цыпочках вышла из вагончика.

Глаза не сразу привыкли к лежащей вокруг вагончика темноте. Ветер, оказывается, был не такой сильный, как это показалось, и только более ясно слышался неприятный ранее шорох. Это летели очень низко косяки какой-то птицы.

— Полетели. От родного гнездышка полетели…

Стянька нисколько не удивилась, когда услышала:

— Стеша! Это ты?

— Я…

Ваня подошел и встал рядом с ней. В темноте она не могла видеть его лица, но именно в эту минуту ей так хотелось видеть открытые добрые серые глаза, сомкнувшиеся над переносьем брови, русый чуб, свисающий на выпуклый чистый лоб.

— Я вот хожу, — словно оправдываясь в чем-то, произнес Ваня, — не спится что-то.

Стянька молчала.

— Казара пошла, — продолжал Ваня, — снег скоро падет, а у нас еще гектар тридцать пахать надо.

И опять Стянька ничего не сказала. Ей хотелось подбодрить как-то Ваню, но она не знала, как это сделать. А Ване казалось, что она не хочет с ним разговаривать. И так они стояли близко друг к другу, молча слушая шорох ночи, лёт казары, каждый по-своему понимая его.

Через несколько дней выпал снег, отряд ушел в МТС, а Стянька вернулась домой.

…Сборный товаро-пассажирский поезд замедлил ход и, раскачиваясь на стрелках, подтянулся к слабо освещенному зданию вокзала. После судорожного рывка, которым повалило друг на друга пассажиров, столпившихся в узком проходе, поезд остановился. Слепая тишина мартовской ночи наполнилась скрипом и лязгом промерзшего железа. По ногам тянуло холодом. В открытые двери тамбура залетали снежинки. На затерянную в снегах станцию сошли немногие. Несколько женщин в стеганых ватниках, укутанные в шали, два-три мужчины в поношенных полушубках — все они, видимо, местные жители, вернувшиеся из недальних поездок, оживленно перекликаясь, размахивая кошелками, быстро разбрелись, и только один пассажир в легком демисезонном пальтеце, с фанерным чемоданчиком в руке направился к двери вокзала. Несколько минут он сосредоточенно рассматривал вывеску, словно бы сомневаясь: на той ли станции сошел. Керосиновый фонарь на столбе светил скупо. Синяя тень от снежного карниза закрывала и без того смутно проступавшие сквозь толстый слой куржака буквы. Никогда не бывавший в этих местах вряд ли бы даже прочитал название станции, да и пассажир, видимо, руководствовался не вывеской, а скорее в самой станции было для него что-то приятное, он улыбнулся к удовлетворенно выдохнул:

— Та-алов-ка!..

Пассажир этот был Алеша Янов. Решительно подхватив чемоданчик, он отвернулся и зашагал от вокзала в сторону поселка.

Вокруг обледеневшей водокачки и бревенчатых складов гулял, поднимая снежные вихри, пронизывающий северный ветер. Не хотел март дружбу водить с непостоянным — середка на половине — месяцем апрелем. Пришлось Алеше поднять воротник пальто, чемодан — под мышку, а руки в рукава. Тешил себя тем, что отогреется у знакомой старушки, у которой всегда останавливался, заезжая в Таловку из Застойного.

На осторожный условленный стук во дворе раздался хриплый, по-злому короткий лай. Алеша опешил. С чего бы это старуха завела собаку? Постучал сильнее. Никто не выходил. Собака продолжала лаять. Уж не ошибся ли он? Алеша прошелся вдоль палисадника, присмотрелся. Нет, дом тот самый. Вон еще под карнизом знакомая жестинка: «Страховое общество «Россия» 1896 г.» Алеша постучал снова. Наконец-то на крыльцо вышел закутанный в черное человек. Мужской сердитый голос спросил:

— Кто такой?

Собака не унималась. Голос хозяина словно наддал ей ярости.

— Мне Маремьяну Саввишну, — кричал через глухую калитку Алеша.

— Нету такой.

— А где она?

— Тебе сказано — нету. Проваливай. Посадили твою Саввишну… — Алеше стало жарко.

— Как посадили?

Человек на крыльце, справляя малую нужду, ворчал. Сквозь лай собаки доносились только отдельные слова.

— Шляются тут… недобитки кулацкие…

Алеша не слушал уже. Он шагал по улице и думал: «Что же это такое?.. И где же ночевать?» Оставалось снова идти на станцию и ждать там до утра. Пересекая базарную площадь, Алеша увидел два освещенных окна во втором этаже районного Дома Советов.

«Наверное, дежурный райкома, — подумал он. — А почему бы мне не зайти. Там, в коридорчике, есть скамьи. Пожалуй, вздремну до утра. Или на худой конец спрошу, где МТС. Хотя там ночью тоже поди-ка не скоро прорвешься…» После некоторого раздумья Алеша повернул на огонек. Входная дверь была открыта. Алеша беспрепятственно вошел в темные сени, по знакомой лестнице на ощупь поднялся на второй этаж. Фрамуга одной из дверей указала ему на то, что он искал. Он постучал.