Иван Коробейников - Голубая Елань

— Где, гулевана, бродишь. Тут без тебя робята застоинские приезжали. Поклонов тебе навезли…

Было видно, что Сидор пропустил стаканчик. Против обыкновения, он был разговорчив. Особенно много рассказывал про Ваню. Какой парень самостоятельный. Ну, да ведь какой корень, такие и отростели.

И пустился Сидор в воспоминания о тех временах, как старик Тимофеев «ютажился» в окрестностях Голубой Елани. И странно — все это было интересно Стяньке. Так же волновало и радовало, как и то, что Митенька, по словам Вани, растет не по дням, а по часам, как в сказке, уже дыбки встает и вообще такой бузотер, что нечего о нем матери и беспокоиться. Кроме добрых вестей, привез Ваня домашних гостинцев. Три дня Стянька ходила как именинница. Думала о сыне. Вспоминала запах его тельца, блестящие глазенки, первую трогательную улыбку во сне.

В субботу вечером Сидор ушел на участок в магазин за табаком. Стянька осталась одна. Она вымыла в доме пол, подбелила печь, смахнула со стен паутину. Не заметила, как надвинулась ночь. Умолкли птичьи голоса. Внятнее зашумел лес, полнясь пугающей темнотой. С Решетуя потянуло ночной свежестью. Сидор все не приходил. «Хлебнул поди?» — не без тревоги подумала Стянька. Предположение ее было близко к истине. Купив табачку, Сидор зашел в столовую, взял селедочки и достал из кармана шкалик водки. Его окружили какие-то парни, и один из них, зеленоглазый, подмигнул:

— Мало взял, старина.

— А мне хватит.

— С нами за компанию не желаешь?

Сидор смекнул: шкалик, конечно, не велик. А раз угощают — плохо ли его разоставить. Через несколько минут ему нипочем была та коловерть, какая стояла в столовой в эти предвыходные вечерние часы. Он уже мурлыкал свою любимую: «звенел звонок насчет поверки» — и не замечал ни времени, ни того, как заглядывает ему в глаза Лобзай, как бьет его по ногам своим хвостом.

А Стянька в это время лежала в бане на полке и прислушивалась к каждому шороху. По небу плыла полная луна. На каменку падал ее призрачный свет. Вдруг свет исчез и вновь появился. Кто-то прошел перед окном.

«Вот и дедушка Сидор вернулся», — с облегчением подумала Стянька и устроилась поудобнее. Но вдруг ее словно что подбросило на постели. За стеной были слышны чьи-то осторожные шаги. Вот они остановились у двери. Хорошо, что Стянька догадалась привязать дверь веревкой. А может, это все-таки дедушка Елец? Ну, конечно, он. Вот пошел в дом. Стянька уже была готова посмеяться над своими страхами, как на каменку набежала тень.

Стянька бросила взгляд на окно и отчетливо увидела кепочку того зеленоглазого парня, что приставал к ней в столовой в день приезда Вани.

Он слепо шарил глазами, стараясь разглядеть внутренность бани. Стянька схватила платье, прикрылась им до подбородка, прижалась в угол.

Парень, видимо, заметил ее и крикнул:

— Ну, ты! Чего боишься. Открой! Не съем поди-ка.

Стянька плотней прижалась к стене.

— Да ты што, — продолжал парень, — не узнала, что ли? Я, Витька. С пятого участка иду. Хватился дорогой — спичек нет. А курить охота — уши пухнут. Дай спичку, и я уйду.

— Нет у меня спичек, — сказала Стянька.

Витька помолчал. Он решил идти напролом.

— Ну, не ломайся, — сказал грубо. — Чего ты. Вот право, девка, што ли. Знаем мы. — Он помолчал и добавил. — Ну, пусти.

— Уйди! — Стяньку било, как в лихорадке. — Слышь. Дедушку Сидора позову. Кричать буду.

Витька свистнул.

— Кричи. Твой дедко на участке в столовой песняка задает. Докричишься его… Слушай. Пусти добром, не то силом зайду.

Витька решительно двинулся от окна к двери. Ах, какой страшный свет ринулся в баню. Казалось, она уже открыта, и Стянька одна, совершенно беззащитная, стоит под холодным лунным сиянием.

Витька дергал дверь. Колотил в нее ногами. Ругался. Банька ходила ходуном, но дверь не поддавалась. Витька снова подошел к окну. Бормоча ругательства, он начал шарить по раме. Стянька поняла его замысел. Соскочила на пол, забывая о том, что она в одной рубашке. Закричала пронзительно:

— Де-едушка! Помо-о-ги-и-ите!..

Рама в окне качнулась и будто вместе со Стянькиным сердцем стала вываливаться на улицу. В окне появилась голова Витьки. Перекосив рот, сопя, он протискивался в довольно тесный проем. Стянька бросилась к двери. Только бы успеть развязать веревку. Только бы успеть. Узел не поддавался, и она рвала его зубами, давясь пенькой, слезами и смесью просьб и ругательств. Секунды казались вечностью. Уже почти за плечами чувствовала она Витькино горячее дыхание. И вдруг безумный, душераздирающий крик сковал ее движения. Что такое? Стянька оглянулась. В открытом проеме окна широко и бесстрастно светила луна. Стянька подбежала к окну. По двору катался темный орущий клубок.

— Лобзай! — крикнула Стянька.

Собака тотчас оставила свою жертву. Бросилась к окну. Поставила передние лапы на подоконник и лизнула Стяньку в бледное лицо. Стянька обняла Лобзая за шею и заплакала.

Пришедшая на побывку Стянька провела дома три дня и уже собиралась было снова отправиться на Решетуевскую заимку, но судьба все повернула по-своему.

В избу Гроховых стремительно влетела Фрося.

— Здравствуйте!

В зыбке завозился Митенька. Стянька подхватила ногой тесемную петлю под зыбкой и начала слегка покачивать. Она сидела на лавке у окна, торопливо шила что-то на швейке. В окно заглядывала холодная вечерняя заря.

— Все будто на пожар, — проворчала в кути Пелагея. — Сумашедшая!..

Фрося на цыпочках прошла вперед, заглянула под положок. Митенька, разметав во сне свои пухлые, словно ниточкой перетянутые в запястье, ручонки, сладко, с присвистом сосал коровий рог.

— Спи-ит?

Стянька кивнула головой.

Фросе не хотелось начинать разговор при Пелагее. А та нарочно без всякой видимой надобности перебирала в кути ухваты, горшки, который раз принималась вытирать стол. И она не ушла бы, — неспроста на вечер глядя прибежала вертихвостая, — но у нее стыло в шайке пойло для овец, а Фрося, как видно, не спешила с разговорами, и Пелагея, ворча себе под нос: «Носятся бездомовники, делать им не́чё…», — оставила наконец подруг один на один.

— А я ведь к тебе, Стяня, вот по какому делу, — тотчас начала Фрося. — Андрей Петрович меня послал.

Стянька тревожно опустила шитье.

— Чего?

— Манефка заболела. Варить в отряде некому.

У Стяньки вмиг пересохло в горле.

— Ну и что? — еле слышно спросила она.

— Как что? Андрей Петрович хотел… Может, ты пойдешь вместо Манефки? А?

Предложение подруги застало Стяньку врасплох. Ведь она не собиралась бросать работу на «дорожке».

— Ну, чего ты молчишь? — спросила Фрося.

— Не знаю, Фросенька. Дай сперва подумаю…

У Стяньки на глазах выступили слезы. Фросе непонятно было волнение подруги. Она обняла ее за плечи.