Иван Коробейников - Голубая Елань

— Стяня. Да ты что? С матерью опять у тебя что-нибудь стряслось?

— Нет, нет, — мягко освобождаясь от объятий, говорила Стянька.

— Из-за Митеньки? Так ведь на «дорожку» ты уходила, он еще меньше был. А здесь в ясли Елизавете Николаевне отнесешь и все. Знаешь, как там хорошо.

— Нет, Фрося, в бригаду я не пойду. — Твердо отрезала Стянька. — Куда бы еще, не к трактористам.

— Пфи-и-и! — Фрося сморщила нос, от чего ее пушистые брови взлетели вверх. — Ты вон чего. Из-за Вани поди-ка. Да если волков бояться — в лес не ходить. — Она снова обняла Стяньку и горячо зашептала в самое ухо: — Стешенька! Глупая ты. Счастье свое упускаешь. Вон он как любит тебя. Тетка Орина женить хотела его, так он вон как сказал ей. Если, говорит, Стеша не пойдет за меня, совсем не женюсь.

— Ври больше!..

Вернулась с улицы Пелагея.

— Зашептались опять. Все секреты у них. Разбудите ребенка.

Едва за Фросей закрылась дверь, она спросила у Стяньки:

— Чего приходила опять эта вертихвостка?

— Так.

— Так, так. У тебя все так. Будто я не вижу. В колхоз поди-ка сманивает?

Стянька вспыхнула.

— Ну и в колхоз. И чего он тебе, мама, поперек горла встал?

— Нет, люб. Уж до чего ж люб. Жизнь в нем сильно вольготная. Ешь — не хочу, понедельничаю. Куда зовет-то?

— В отряд поварихой.

— В какой отряд?

— К трактористам.

— К Ваньке! — у Пелагеи выкатился из рук ухват. Загремел по полу. В зыбке проснулся Митенька. Захныкал. Но Пелагея даже внимания не обратила. Кричала взахлеб: — Этого еще не хватало. Знаю я, чего ради Ефросинья старается. Сводничает. Нет уж. У меня от одного руки болят. Хватит!

Стянька покраснела от возмущения и стыда. Чтоб скрыть это, она, полная жалости и к себе и к Митеньке, припала грудью к зыбке. Качала. Выплескивала горечь в горячем шепоте:

— Ну, полно! Тю-тю-тю… Ну спи, родной мой. Золотинка моя… Горюшко ты мое… — Слезы ее падали Митеньке на лицо, обжигали. Он куксился, тер глаза кулачками, всхлипывал. Наконец успокоился.

Всю ночь Стянька просидела над зыбкой. Решала так и этак.

«Нет, нет! Не надо! Что люди-то скажут… Ваня, не судьба, видно, нам… Митенька, глупая твоя мамка. Глупая… Хоть бы ты посоветовал. Мал ты… Вот вырощу тебя, большой будешь, умный, счастливый. А я старенькая, как тетка Орина… Нет, нет! Буду варить для него. Каждый день…» — Мысли бежали неудержимо. Рисовали недозволенное. «Не пойду», — решила Стянька. Но едва забрезжил рассвет, она, убедившись, что Митенька спит, чуть не бегом бросилась к Фросе.

— Надумала? — спросила Фрося.

Стянька спрятала свое пылающее лицо на груди подруги.

— Ну вот и молодец. Я так и знала. А уж Андрей-то Петрович как рад будет.

Стянька подняла глаза.

— Почему Андрей Петрович? — Спохватилась: — А-а… Ну, я пойду собираться.

Фрося погрозила пальчиком. Сказала:

— Собирайся. Митеньку в ясли отнеси. Там уж записали его.

В тракторный отряд Стянька приехала с Андреем Петровичем. Было раннее утро. Свежий ветер качал голые ветви берез, сквозь которые скупо цедился неяркий свет солнца. Как стружка, шуршала и похрустывала под ногами полегшая, схваченная морозом трава. На стану было пусто и голо. С подветренной стороны потемневшего вагончика у потухшего костра сидел Перфиша Софрончик и какой-то железиной ворошил золу, разыскивая печеный картофель. Несколько подгоревших клубней лежало между его широко расставленных колен. На приветствие Андрея Петровича Перфиша поднял голову в своей неизменной бескозырке и расплылся в улыбке.

— А-а! Товарищ председатель! Доброго здоровьица. Проведать приехали?

— Да, проведать. Ну, как дела?

— Да вот печенки пеку. Ись, товарищ председатель, некого. Стряпухи нет. Вот всей бригадой на этом продукте и пробиваемся. Может, желаешь, товарищ председатель? Горяченькие. — Перфиша разломил одну из картофелин. От рассыпчатой мякоти ее струился вкусный парок.

— Нет, спасибо. Где трактора?

— Трактора-то?! — Перфиша поторопился проглотить горячую печенку, которую начал есть тотчас же, как только от нее отказался Батов. — Трактора на массиве. Один стоит, не робит.

— Почему?

— То ли я знаю! — Перфиша покосился на Стяньку. — Повариху поди привез, товарищ председатель?

— Повариху.

— А-а… Пошли, значит, смотреть этот трактор. И бригадир туды побег. Тут, значит, такое дело приключилось. Прибег за Ваней Колька Базанов. Только вышел на смену, двух гон не проехал, стал трактор. Ну, он прибег. — Откусывая от картофелины, Перфиша улыбнулся во весь рот. Будто в том, что остановился трактор, было невесть что веселое. — Наверное, искра в девятую шпорину ускочила. — Он знал, что это шутка, и потому засмеялся, но видя, как озабочен Батов, тотчас же принял серьезное выражение, перестал есть и подошел к ходку.

— Тут у нас, товарищ председатель, дело шибко сурьезный оборот принимает. Ваня-то, — Перфиша опять покосился на Стяньку, — дал, значит, команду ночью пахать. Ну, а Колька не согласный на это. Спор у них вышел, значит. Токо Ваня как скажет, так завяжет. У него слово олово. Сел он сам на трактор и пахал, почитай, часов до трех. После того Колька пошел. Токо Ваня лег, токо уснул, Колька прибегает. Шумит. Я, говорит, знал, что так оно и будет. Стал трактор. Ну вот и ушли.

Батов спрыгнул с козел.

— Где трактора?

— На Колесихе.

— Давай, Грохова, устраивайся. Помоги ей, Порфирий.

Когда Батов отъехал, Перфиша вздохнул:

— Ох-хо-хо! Ну, попадет теперь.

— Кому? — вырвалось у Стяньки.

— Кому, кому! Не знаю кому. Кольке, понятно. Да и Ване, может. Ночью пахать тоже рисковое дело…

Стянька, разбирая привезенные продукты, спросила:

— Что же случилось-то?

— Да вот же, говорят тебе, стал трактор.

— И надолго?

— А это как сказать. Может, надолго, может, нет. Она, машина, тоже штука капризная. Ежели около нее встал — ни покоя тебе, ни роздыху. Я-то уж знаю. Быват, чуть воды не привез — сейчас радиякорь стоп. Ну Ваня, понятно, зовет меня, потому что этот самый радиякорь — заглавная хреновина в машине. Самый, значит, якорь, и без него машина недвижима. Вот тут и понимай. Приходится ехать. Старуха у меня страсть как недовольная, что скрозь от субботы до субботы в отлучке, а то и на Христов день на поле остаюсь. А того она не понимает, что нам с бригадиром шагу ступить от машины нельзя. Обязательно какая-нибудь оказия да случится. Но здесь, я думаю, Колька больше зря шумит. Спонил [36] Спонил — спорил. он, вишь. Один раз он ко мне так же вот прынца поставил. Дело-то было… дай бог… Ну да, на самый, значит, Серьгов день. А ты знаешь — у чумеевцев престол этому святому. Так вот. В этот самый Серьгов день в Чумеево гулянка, а у меня там шуряк — старухин брательник, значит…