Иван Коробейников - Голубая Елань

— Такие охальницы… А вы поезжайте левее, там пока не перехватили, проскочите еще.

— Ну и народ, — произнес Максим, когда насыпь и люди остались далеко позади. — С такими, девка, ухо держи остро, а не то засмеют.

Он помолчал и подтвердил: — Засмеют!..

Недалеко от Голубой Елани, на берегу тихой лесной речушки Решетуй, стоял кордон Еланского лесничества. В пятистенной избе, срубленной из восьми венцов старинного кондового леса, с незапамятных времен жил лесник Сидор, по прозвищу Елец. От домика в две стороны шел крытый дворик, на углах которого были расположены амбар, конюшня и баня. Сразу за баней протекал Решетуй. В Застойном чаще всего кордон этот называли Решетуевской либо Сидоровой заимкой. Сидор Елец охранял леса Российской империи еще со времен царя Гороха. В молодости он, бывало, на спор ломал подковы, хаживал на медведя и не одному самовольному порубщику поломал косточки. Но и сам до сих пор носил под правой лопаткой картечину с добрый лесной орех, получив ее при обходе за двадцать верст от заимки. Был он тогда в самой поре. Сгоряча заткнул дырку подолом рубахи, догнал варнака и дал ему такую память, что тот покашлял-покашлял от Петрова до Покрова да и с душой расстался, так и не сказав никому о причине своей болезни. Смолчал и Сидор. Сам, без посторонней помощи, вернулся к себе на кордон, три дня не показывался на обходе, но не потому, что хворал, а просто все эти три дня он был мертвецки пьян. Пил Сидор не часто, но основательно. Во хмелю был буен, тяжел на руку, и потому, знать, до срока овдовел. Детей жена ему не оставила, охотниц пойти за него не нашлось, да он и не искал, и вот уже много лет жил один. Теперь это был высокий костистый старик с копной чалых волос. Ноги, как сошники, руки — шестивершковое бревно охватят, но все яснее было видно, что был конь, да изъездился.

— У Сидора будешь жить, — сказал Степан, когда решено было, что Стянька будет работать на строительстве железной дороги.

Особой дружбы между Степаном и Сидором не бывало. Более того, было время, когда, как и все застоинцы, Степан недолюбливал этого прижимистого лесника. Но случилось так, что в дни колчаковского безвременья Егор Тимофеев — отец Вани Тимофеева — разночинец и книгочей, много лет работавший в Застойном в должности писаря, привел его, Максима Базанова и еще человек пять-шесть мужиков из окрестных деревень на Сидорову заимку. Было это ночью. Моросил дождь. Сидор открыл дверь, узнал Егора Тимофеева и, не расспрашивая ни о чем, впустил в дом всех. Утром до зари по туману он отвел незваных гостей в такие дебри, что Степан, всегда уверенный в том, что хорошо знает свои леса, не мог определить, где они. Так завязалась дружба. Позднее, если бывал случай Сидору заглянуть в Застойное, он заходил к Степану, и Степан не обходил Решетуевской заимки. В таких случаях Сидор доставал бутылочку водки, выпив, заводил разговор о том о сем и, наконец, затягивал свою любимую песню.

Однажды, затянув эту песню, Сидор неожиданно остановился, из-под лохматых бровей пронзительно посмотрел на Степана и сказал:

— Вот был человек! Из тюремного замка бежал… — Потом без всякой видимой связи спросил: — А тебя не тянет на те места, где ты отсиживался?

Степану и на самом деле хотелось побывать в тех краях, где вдоволь покормил он комаров, подышал вольным дымом костров и пьяным запахом багульника. Он сказал:

— Тянет.

— То-то. — Сидор многозначительно поднял палец. — Слыхал я: бабу завсегда тянет к тому месту, где она бабой стала. Да-а… Хорро-ошо-о!..

Уезжал Степан от Сидора с каким-то легким волнением. Покойно и надежно было рядом с этим, на вид нелюдимым человеком. Вот почему и посоветовал он поселиться Стяньке на Сидоровой заимке.

Максим остановился. Вправо убегал поросший молодняком провальчик.

— Здесь до заимки полверсты не будет, дойдешь.

Стянька взяла свой узелок, поблагодарила Максима и долго смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом. Провал шел в низину по краю согры. Кисти брусники тяжело свисали на мшистые кочки. Но Стянька шла не задерживаясь. Все виденное и лесная настороженность наполняли ее сердце тревогой. Увидела подсочку. Дохнуло чем-то родным, но враждебность окружающего не исчезла. И Стянька обрадовалась, когда наконец вышла на берег Решетуя, где над хороводом молодых березок, оцепивших кордон, увидела белесый дымок. Лужайка перед домом была покрыта ковром из цветов. В небольшом огородике бушевало желтое пламя цветущих подсолнечников. Стояла тишина, нарушаемая только гудением шмелей. Калитка была открыта. Стянька вошла во двор. Вдоль стены дома на деревянных костылях лежали тонкие шестики, унизанные распластанной рыбой. Блестела чешуя. И нигде ни души. Стянька растерялась. Озираясь, она поспешила из двора. Большая собака преградила ей путь. Она не бросилась, как это делают другие собаки, а просто подошла, посмотрела на Стяньку по-человечески умными глазами и, наверное, только потому, что не умела говорить, залаяла нечасто и ровно, с небольшими перерывами, в которые прислушивалась — дошел ли ее голос до того, к кому она обращалась. Голос, видимо, дошел, и она прекратила лай, но с дороги не уходила.

Скоро на тропинке от речки показался Сидор. С непокрытой головой, в рубахе с распахнутым воротом, так что видны были острые крепкие ключицы, в подвернутых холщовых штанах он пружинисто ступал голенастыми ногами, неся на палке, перекинутой через плечо, облепленную тиной ивовую мордушку.

— Здравствуй, дедушка Сидор! — приветствовала Стянька.

— Здорово, — строго ответил старик. И, должно быть, в его голосе было что-то такое, что собака снова залаяла.

— Лобзай, — тихо сказал Сидор. Пристыженная собака опустила голову. Дескать, не знаю, как это так получилось.

— Не признаю что-то, — молвил Сидор, — чья, откуда?..

Лобзай потерся о штаны хозяина, зевнул, заглянул в стариковские глаза, будто хотел сказать: ну вот, не узнаешь же ты сам…

Стянька сказала:

— Да застоинская же. Степана Грохова. Помните, в прошлом году мы на Ключиках бруснику брали, так к вам пить заходили.

Сидор выслушал внимательно, но ласковее не стал. Сказал:

— Проходи в хоромину. — Все же видно было в его голосе что-то такое, что Лобзай подошел к Стяньке, ткнулся мордой в ее колени и пошел вперед, раскачивая по-волчьи опущенным хвостом.

Через полчаса Стянька сидела с Сидором за столом и ела наваристую уху, пахнущую дымком, с таганка. За эти полчаса она сходила на речку, вымыла там распластанную Сидором рыбу, умылась сама, нарвала в огороде зеленого луку, подружилась с Лобзаем, который не отставал от нее ни на шаг, и вот теперь ей казалось, что она век живет в этой избушке. Сидор перед ушкой да то случаю гостьи выпил стаканчик водки, и вокруг его глаз легли хитрые морщинки. Но все равно разговорчивее он не стал. Сказал только: