Иван Коробейников - Голубая Елань

В конце февраля в Застойном состоялись выборы сельского Совета. Председателем был избран Степан Грохов. А при нем Кокосов уже не мог оставаться секретарем, и на его место вновь заступил Семен Шабалин.

В голове Пелагеи зародились новые планы. Она решила, что раз Степан ее теперь у власти, то самое время начать хлопоты, чтоб дом Василия Гонцова передали Митеньке как единственному законному наследнику. Об этом она в первую очередь рассказала Степану.

— Не смей и заикаться об этом! — сказал Степан и так посмотрел на жену, что у той пропала всякая охота говорить с ним на эту тему.

В марте секретаря Застоинской партячейки Чугунова, Андрея Батова и Степана Грохова вызвали в район. Там им вручили утвержденный райкомом список хозяйств, намеченных к выселению. В списке значилось несколько хозяйств из Пней и три застоинских. Это были Важенины — Мирон, Влас и Спиридон старший. Спиридона Малушка районная комиссия отнесла ко второй категории.

— Что значит ко второй категории? — поинтересовался Чугунов.

— А то, что хозяйство Важенина Спиридона Второго не имеет полных признаков кулацкого. У него нет сельскохозяйственных машин, и он не держал постоянных работников, — разъяснили в комиссии. — Да вы не беспокойтесь. Решение ваше остается в силе. Спиридона Второго выселим во вторую очередь.

По дороге домой Степан хмыкнул:

— Чудно́! Спирьку Малушка будто царя или папу римского Вторым величают. И что это за очереди? Да его, сукина сына, за один язык давно выселить надо.

Посмеявшись над Спиридоном Вторым — действительно, вроде как Николай Второй, — Батов ответил Степану:

— Ничего, Степан Матвеевич. Вторая очередь не слаще первой. Безусловно. А очереди эти, надо полагать, затем, что всех сразу выслать и определить где-то тоже хлопот много.

— А здесь, ты думаешь, мороки не будет, — поддержал Батова Чугунов. — Всего будет. Дело может до драки дойти. Если разобраться, то раскулачивание, как последний этап социалистической революции, по своему значению не уступит ее первому-этапу — Октябрьскому перевороту. Правда, мы сейчас посильнее. Но и кулачье, чуя свою гибель, на все может решиться. Да что за примером далеко ходить. Учителя вашего, как теперь уже определенно выяснилось, Гонцов с Усковым убили. В тебя, слышал я, Андрей Петрович, стреляли. Вот оно как. Трудная перед нами стоит задача.

— Трудная, — согласился Степан. Андрей поежился. То ли от воспоминаний о той весенней ночи, когда смерть караулила его под окном, то ли от холода.

Не гляди, что днем притаивает, мартовские ночи морозны. А в этом году поздняя зима упорно не хотела отступать. Остаток пути ехали молча. Каждый понимал, что настало время, когда решительно проводится грань между колхозом, который один может вызвать к жизни скованные в человеке силы и обратить их на борьбу за интересы не одного человека, а всего государства, и тем прошлым, когда каждый был наполнен заботами только о себе.

В эту же ночь состоялось партийное собрание. Коммунисты были предупреждены заранее. Они уже ждали в сельском Совете. Партийное собрание создало комиссию, в которую вошли коммунисты, комсомольцы и несколько человек из беспартийного актива. Наметили время: ночь на ближайшее воскресенье. В течение этой ночи у всех раскулачиваемых должны были произвести опись имущества и передать его колхозу, оставив каждому члену семьи две пары белья, верхнее платье и теплую одежду, — то есть самое необходимое, — а самих под охраной направить в район.

Таково было решение партийного собрания. Зачитав его перед тем как расходиться, Чугунов еще раз предупредил коммунистов:

— Помните, товарищи, идем на трудное и опасное дело. Что бы ни случилось, действовать решительно, но по закону. Главное — выдержка. Понятно?

— Понятно. — На лицах коммунистов лежала печать суровой решимости.

По сердцу Батова прошел сквознячок.

В субботу с утра разненастилось. Дул юго-западный влажный ветер. Сплошная серая пелена застилала небо, и во весь день не проглянуло солнце. Закат был мутно-багрян. Воробьи на кустах в садике около сельского Совета провожали его бестолковым тревожным чириканьем. В Совете, будто занятые обычной работой, сидели Степан Грохов и Семен Шабалин. Ничто не говорило о том, что должно было произойти в эту ночь. Во дворах единоличников шла обычная работа. Где-то визжал поросенок, кто-то рубил дрова, с Кочердыша по Крутояру шли с водой припозднившиеся хозяйки. Последними по улицам пошли, покончив с делами на ферме, доярки. Дуня сразу зашла в сельсовет.

Группы, которую возглавлял Андрей, в Совете уже не было. Чугунов стоял спиной к двери и что-то объяснял сидящим за столом членам застоинской группы. Он быстро обернулся на шум в дверях, на какое-то мгновение на лице его отразилась досада; не переставая говорить, он сделал головой движение, которое Дуня поняла как знак пройти вперед, и поэтому, проникаясь значимостью всего происходящего, ступая осторожно, сжавшись, как будто это могло сделать ее невидимой, она прошла и села рядом с Мишей Фроловым.

— Сейчас пойдем, — шепнул Миша. Дуня качнула головой.

— Ты чего опоздала?

— На ферме сторожа ждала. — Дуня повела глазами на Чугунова и приложила к губам палец. Она заметила, как бледно было Мишино лицо, как глаза его струили лихорадочный блеск. Подумала: «У меня тоже, наверное, так. У всех так». С этой минуты все ее мысли, все внимание было занято тем, что говорил Чугунов.

Договорились, что начнут со Спиридона, дом которого стоял ближе других. Зайдет сначала один Ваня Тимофеев (об этой кандидатуре долго спорили — желающих было несколько человек), остальные будут стоять за углом и зайдут после, бесшумно, так как дверь будет уже открыта.

Вышли из сельсовета, когда Застойное погрузилось в сон. Ветер стих. Небо прояснилось. Луна лежала на нем, как отточенная водой холодная галька-голыш. Ее студеный свет заливал застоинские холмы, светлил заснеженную грядку леса по ту сторону Кочердыша.

В переулке Ваня отделился ото всех и, сдерживая волнение, подошел к воротам Важенина Спиридона. Он знал, что Спиридон обычно спозаранок запирает ворота на засов и схватывает два кольца из дюймового железа пудовым замком. Поэтому первым его намерением было постучать. Но как только Ваня коснулся калитки, она бесшумно открылась. Ворота не были заперты. Озадаченный Ваня — неужели кто предупредил Спиридона? — неторопливо пересек двор и поднялся на крыльцо. Прислушался. Кругом было тихо. Он потянул дверь, она не подалась. Однако за этим последовало не менее удивительное. За дверью раздался легкий вздох, как будто кто-то ждал.

«Что за чертовщина?» — с досадой подумал Ваня. Пока он был тут, на крыльце, в сенки из дома — он это хорошо слышал — никто не выходил. Однако вздох повторился и чуть слышно скрипнула половица. Ваня решительно постучал. В ответ за дверью послышался девичий шепот: