Иван Коробейников - Голубая Елань

— Ти-иш-е-е! Митенька-а, ты?

Ваня не знал, что ответить. Шепот за дверью возобновился:

— Митенька. Тятя ругается. Ей-богу. Я бы пустила, да он страсть как ругается. Ми-итенька-а!.. — За дверью снова раздался тяжелый вздох, легкие всхлипывания и скрип половиц под удаляющимися шагами.

— Федосья! — позвал Ваня. — Постой! Это я. Тимофеев. Открой!

Ему ответила немая тишина. Ваня решил, что Федосья ушла.

Но придурковатая дочь Спиридона не собиралась уходить. Она не знала, как поступить. Должен был прийти Митенька Молчун, а за дверью стоял Ваня Тимофеев, и Федосья колебалась. А что, если впустить его? Она вернулась и, дыша тяжело, как загнанная лошадь, тихо спросила:

— Чего тебе?

— Я к отцу. Пусти.

— К отцу-у-у… — разочарованно протянула Федосья. — Он спит.

— Мне по важному делу. Сказать ему надо.

— Чичас. — Федосья ушла. Прошло минут десять. Ваня уже решил, что она побоялась будить отца и преспокойно уснула. Он хотел снова постучать, как совершенно неожиданно у самой двери по ту сторону раздался голос Спиридона:

— Тимофеев, ты?

— Я.

— Ну!

— Запусти.

Спиридон забрякал крючками. Ваня отступил в сторону, готовясь к обороне, так как ему снова показалось, что Спиридон предупрежден, и вся эта сцена с Федосьей была разыграна, чтоб сбить его с толку. Дверь открылась, на пороге появился Спиридон в исподнем белье.

— Заходи.

Они прошли в избу.

— Поздненько по гостям ходишь, Тимофеев. Не боишься?

— А чего мне бояться, — весело сказал Ваня, вдруг понимая, что Спиридон ничего ие подозревает, что все его, Ванины, опасения напрасны. — Я не вор, не бандит, да и хожу не один, — закончил он, слыша шаги на крыльце. Спиридона передернуло.

— Раскулачивать пришли?.. — хрипло сказал он.

— Как в воду глядел, — входя в избу, сверкнул в белозубой улыбке Колька Базанов. Его отстранил Чугунов. Невысокий и потому, казалось, грузноватый, он по-хозяйски уверенно, неторопливо прошел по избе и сел к столу.

Спиридон и глазом не успел моргнуть, как оказался между двух исполнителей, вооруженных дробовиками.

— Гражданин Важенин, — начал Чугунов, глядя прямо в глаза Спиридона. — На основании законодательных органов Советской власти и по решению трудящихся Застоинского сельского Совета ваше кулацкое хозяйство подлежит ликвидации. Все ваше имущество, за исключением личных вещей первой необходимости, должно быть конфисковано, а вы и вся ваша семья административно выселены… — Чугунов не успел закончить. Его прервал дикий вопль. В дверях из горницы появилась жена Спиридона — Василиса. В одной холщовой рубахе, растрепанная, она ухватилась за косяк, запрокинула голову и завыла. Спиридон рванулся не то с намерением поддержать жену, не то наброситься с кулаками на Чугунова, но крепкая Ванина фигура предупредительно встала на его пути. Василиса, как вязанка дров, грохнулась на пол. Начала буйствовать, сквернословить, поносить присутствующих и советскую власть самыми последними словами.

— Свяжите ее! — жестко приказал Чугунов.

Василису связали и затолкнули в горницу.

Началась опись. Рябило в глазах от ярких полушалков, сарафанов, пропитанных затхлостью холстов.

— Ух, добренького сколь! — время от времени восклицал Колька. Но его не поддержали. Лица все были сосредоточены, суровы.

Спиридон сидел в углу, как затравленный волк. Он обмяк и все время, пока шла опись, не поднял головы, не произнес ни одного слова. Только когда открыли сундук с приданым Феньки и та захныкала, давя на лице слезы огромным кулаком, он с какой-то злой жалостью произнес:

— Дура, богом убитая! Досидела! Дикое мясо!

От Спиридона пошли к Мирону. Важенинский верховод встретил ночных гостей спокойно.

— Добро пожаловать, — приветствовал он, на ходу застегивая под бородой ворот рубахи. — С чем пожаловали, граждане товарищи? А вы — извиняйте, не знаю вашего имени-отчества — новый начальник леспрома, должно? Здравствуйте! — Мирон протянул руку Чугунову, и когда тот не принял ее, не смущаясь, сделал такое движение, будто приглашая садиться.

— Милости прошу! — смахнул с лавки какое-то барахло. — Присаживайтесь. Гостем будете.

Члены комиссии, так же, как у Спиридона, прошли вперед и сели вокруг стола. Один Ваня остался стоять у двери.

— Наталья! — крикнул Мирон жене. — Самоварчик бы поставила.

Все видели, что Мирон давно понял, зачем к нему пришли, что он притворяется, разыгрывая хлебосольного хозяина, хотя знает, что вся его хитрость давно разгадана, и эта вот его наглость была как-то особенно неприятна, связывала.

— Да что ты, Мирон Григорьевич! Мы по делу к тебе. — Неловко сообщил Антипа.

— А-а, по делу. Ну что ж, выкладывайте. Знаю, дело сурьезное, коли ради него столько людей сна лишают.

Антипу прорвало.

— Мы тебя лишать пришли, Мирон. — Антипа потрогал шапку и, обретя от этого привычного жеста на время утерянную уверенность, добавил: — Всего. Под корень…

Ни один мускул не дрогнул на лице Мирона. Он склонил голову набок и простовато произнес:

— Не пойму я что-то…

— А тут и понимать нечего. Свое трудовое пришли взять у тебя. — Это сказал Миша Фролов. Мирон покосился на него.

— Тебе, Михайло, я как будто не должен. Посыкался раз-другой по своей бедности поканаться тебе, милости твоей, да, слава богу, обходился…

— А ты не юродствуй, — спокойно сказал молчавший до сих пор Чугунов. — Знаешь ведь все и понимаешь…

Мирон на мгновение замер, кольнул острым взглядом из-под нахмуренных бровей и, овладев собой, начал:

— Знаю… Раскулачивать пришли. — Он выдержал паузу. — А как на это советская власть посмотрит? Она мне вон грамоту давала как культурному севаку.

— А мы и есть советская власть. — Чугунов положил на стол решение партийной ячейки и колхозно-бедняцкого актива. — Ты грамотный, читай сам…

Мирон и здесь выдержал. Оборачиваясь, бросил жене:

— Наталья, очки!

Наталья, худая, донельзя запуганная женщина, опрометью бросилась выполнять приказание мужа. Мирон медленно оседлал нос очками в медной оправке. Читал долго, видно было, как слегка дрожат его короткие пальцы. Прочитав, накрыл бумагу ладонью. Сказал раздумчиво, будто про себя.

— Ишь ты! Самая гольтепа подписала да тот, кто не знает, на чем хлеб растет. Государственные захребетники. Да-а… — Потрогал бороду. И вдруг усмехнулся. — Выходит, насильничаете! Коренных крестьян подрезаете. Я вон хлеба сколько сдал, не менее колхоза. От кого больше польза государству? От меня, Мишка, или от тебя? А?..

— Ты брось тут кулацкую агитацию разводить! — сказал Чугунов и велел приступить к описи имущества.

Но Мирон не сдавался.

— Жаловаться буду! — кричал Мирон. — Я до Москвы дойду! Я!..