Иван Коробейников - Голубая Елань

В дверях он встретил Леонида Кокосова.

— Бежишь?.. Что так?

— Надо.

— А то, может, сыграем в шахматы? Давно не играли.

— Нет, некогда, — бросил Шарапов, скрываясь за дверью.

Леонид расплылся в улыбке и звонко бросил:

— Эй, девки! Чего парня упустили?

— Какого?

— А Шарапова.

Девчата прыснули веселым смехом.

— Нам его за штаны держать, что ли?

— У него пневская учительница есть.

— Ты, Фроська, хуже что ли?

Смеясь, Леонид попытался обнять Фросю. Та, возмущенная, оттолкнула его. Увидев это, Колька Базанов направился к Леониду:

— Ты что?..

— Ничего… — Леонид присмотрелся к Кольке и сокрушенно покачал головой: — Э-э, да ты пьяный.

Кто-то хихикнул.

— Просвирочка! — свирепо наступая, сказал Колька.

Леонид сам шагнул к нему, миролюбиво предложил:

— Ты пойди проспись.

— Сам проспись!

Колька ощетинился и, подняв руки, бросился на Кокосова. Девчата шарахнулись в сторону. Петька Барсук снял с плеча ремень гармонии, поставил ее на подмостки и, скаля зубы, выжидающе наблюдал за ссорой.

Ртутные глазки Леонида заискрились. Он подхватил Кольку под локти, Колька, беспомощно обвисая, пошел. Розово-пенистый прибой девчат хлынул на сцену, и снова, перебивая друг друга, залились девичьи голоса:

Леонид отвел Кольку в сторону и, пригибая голову, зашептал ему в ухо:

— Хлопаешь глазами-то… А она?

Колька заморгал:

— Что она?

— Известно что. У Шимки спроси. Пока ты там в леспроме работал…

— Ты правду говоришь?

— Нет, вру. Вот дурак! — нетерпеливо передернул плечами Леонид. — Ты разуй глаза-то.

— Ей-богу?

— Не ори. Шимка это все дело обтяпала… Вот она какая, твоя Фрося-комсомолка!

Колька почувствовал, что из него вышибло весь хмель…

…Придя в Застойное на праздник, он при первой же встрече попытался заговорить с Фросей, предложил ей «расписаться».

— Теперь я самостоятельный. Деньги у меня есть, — говорил он, нарочно распахивая пиджак, чтоб показать новую сатиновую рубаху.

Но Фрося осталась верна своему злому характеру:

— А ты бы еще чесанки с галошами завел, как у Кости!

У Кольки потемнело в глазах. Его мучило подозрение. А теперь он был уверен, что Фрося не случайно вспомнила Костю.

До вечера Колька прошлялся по улице. Хотел зайти к Мише Фролову, но махнул рукой и задами прошел на свое гумно. Три овцы с дикими желто-янтарными глазами, быстро жуя, по травинке подъедали сенной стог. При виде человека они шарахнулись в сторону. Подъеденный стог походил на гриб.

«Связался!» — сам себя пожалел Колька и жалобно посмотрел кругом. Взгляд его остановился на разбитой садилке. Садилку дед Быза купил еще у Аристарха Гонцова, но в самую пору сева оказалось, что она к работе непригодна — не хватало каких-то шестеренок.

Не имея определенного намерения, Колька с остервенением вывернул перержавевший рычаг садилки и припрятал его в снегу за баней Василия Гонцова. В сумерках зашел к Петьке Барсуку и тихо сказал:

— Пойдем на улицу.

— Зачем?

— Пойдем. Я чего-то тебе скажу.

— Говори здесь.

— Нет… Один на один надо.

Вышли.

— Ты про Фроську знал?

Петька молчал, только уголки губ его вздрагивали.

— Ну!? — с тоской допытывался Колька, все еще на что-то надеясь.

— Ну, знал.

— С кем?

— Чего с кем?

— Ну, она-то.

— А я знаю?

— Костя?

— Может, и Костя. Дело ее… Тебе чего? Не жена.

Колька упрямо сказал:

— Я у Шимки окна выбью. — Помолчал и прибавил: — А Фроську убью.

Петька беспечно отшвырнул ногой снежный комок.

— Холодно что-то… Пойдем в избу.

Колька выругался и с треском выломал кол.

— Ладно! Я один.

Наутро все Застойное знало о том, что Колька Базанов выбил у Шимки окна. Рычаг от садилки валялся тут же. За ночь на подоконнике намело снегу. Шимка ночевала в школе у Анисьи.

Днем Кольку вызвали в сельсовет, но Цапуля, страдая тяжелым похмельем, не знал, как поступить, а Алеша Янов все еще не вернулся, и вскоре Кольку отпустили.

Он притих.

Постоянное выражение отчаянности и задора на его лице сменилось тупой сосредоточенностью. Он словно одеревенел. На замечание Миши Фролова: «Ну, и наломал ты дров, Колька!» — вяло огрызнулся:

— Ну и отвечу. Не твое дело!

— Комсомол позоришь, — сказал Миша.

Колька промолчал.

Шимка ругалась на чем свет стоит.

Ее убивала мысль: Алеша Янов, вернувшись из Таловки, может подумать, что битые стекла — результат «вечерок».

Встретив на улице Дуню Сыроварову, она налетела на нее:

— Ага, секретарь ячейки! Тебя-то мне и надо.

— Чего?

— Комсомолы-то твои окна бить?.. Фулиганить?

Брови Сыроваровой слились в одну узкую полоску:

— Кто выбил? У кого?

— Известно — кто! Ваш комсомолец — Колька Базанов. У меня всю раму высадил. Справляйте избу. С живых с вас не слезу. До района дойду, раз вы передовые люди…

— Это дело сельсовета. Виноват Базанов — исправит раму, а о его поведении у нас будет свой разговор.

Дуня неторопливо пошла, а Шимка, стоя на дороге, еще долго ругалась.

На другой день приехал Алеша. Вечером состоялось комсомольское собрание. Перед собранием Петька Барсук долго шептался с Колькой и первым взял слово.

— Ребята! Это провинность? Правильно! Ну и что же? Я сам работаю продавцом, и нам говорят — забрасывайте вино. Но мы должны перевоспитаться. Он же — пролетарь! Он один как есть и, можно сказать, батрак.

— Ты конкретней говори, — вставила Сыроварова.

Петька сбился под ее взглядом.

— Колька не виноват! — вдруг выступил Миша Фролов.

— Доказательства? — деловито спросил Алеша.

— Какое доказательство?

— Ну… Не он, что ли, бил окна?

— Нет. Окно выбил он, — сказал Миша, как всегда в минуты волнения поводя плечами. — Только он… Я так думаю, не виноват он.

— То есть как это? — удивился Алеша.

— А так, — Миша от волнения закашлялся, и Дуня увидела, что он возбужден до крайности. Она вся сжалась. Ей стало тяжело дышать. Алеша, перехватив ее взгляд, встал, оперся руками о стол.

— Ну — «так», это еще не доказательство. Ты, Миша, что-то того… Тогда вон Сыроварову оскорбил. Не заслужила она, а ты разную околесицу понес. Теперь — человек явно нахулиганил, ты в защиту. Подожди, Петро. Я слушал тебя. Я знаю. Николаю наговорили про Фросю разные пакости. И за это люди ответят еще!

Петька Барсук покосился.

Алеша продолжал:

— Ответят эти люди за комсомольскую честь! Но и Базанов проявил старый предрассудок и просто, можно сказать, прямое хулиганство. Офимья ходит, небось, теперь по деревне и чешет языком: «Хорош комсомолец — вдрезину пьяный, хулиганит, бьет окна». Это какая нам вывеска? Можно с этой вывеской работать? Нет.