Иван Коробейников - Голубая Елань

О том, что Василий Гонцов вступает в колхоз, Сыроварова уже узнала от Антипы. Известие это она приняла с какой-то смутной тревогой. Ее радовало, что события идут навстречу давним мечтам их, комсомольцев, но тревожила мысль: «Как же это мы остались где-то сбоку, оторванные от руководства?».

Алеша прошел вперед и сел на лавку. Фролов опустился у порожка на нижний голбец, вытянул ноги в расписных казанских валенках, подшитых кожей.

— Знаешь? — спросил Алеша.

— Знаю.

— Ну и что же теперь?

— Как что? Работать надо. — Алеша взял с подоконника обожженную спичку и начал чертить на лавке какой-то узор.

— Вот и Фролов тоже говорит…

— И правильно говорит, — сказал с полатей сапожник Никита. — Всем в артель эту самую идти надо. Трудно одному человеку жить, ох, трудно.

— Как же работать, когда мы в хвосте оказались, Никита Иванович? — Алеша смотрел снизу вверх на Никиту и ждал ответа.

— А вы с головы встаньте! Вы молодые, ноги-то резвые.

— Мы Гонцова-то, дядя Никита, вытурим, — с голбца отозвался Миша Фролов. — Раскулачим его.

Алеша сорвал с головы шапку, погладил волосы, словно это могло привести в порядок его мысли, и снова надвинул ее на глаза.

— Все это так… Но вы поймите. Не можем мы раскулачить его сейчас, не можем вытурить. Ведь для массы он — инициатор колхоза. Все это могут понять так, будто мы идем против колхоза…

— А вы и не троньте его. Гвоздь из сапога выдергивают, когда ноге беспокойство, — сказал Никита. — А что он, этот самый, как ты сказал, зачинатор, так и… никто он вовсе! Не за ним народ пойдет, а за хорошей жизнью да за теми, кто эту жизнь строить будет. Вожака народ сам себе выберет.

Алеша видел, что Дуня одобряет мысли отца. Ее глаза были полны нежности и теплой признательности.

«И чего я, в самом деле, в панику ударился?» — упрекнул себя Алеша и уже деловито спросил:

— Много записалось?

— В воскресенье писаться будут, — сердито буркнул Миша.

— Запишешься? — повернулся Алеша к Сыроваровой.

— Да. Алеша вздохнул.

— Ну, ладно, вечером надо собрать комсомольское собрание. Поговорим, — сказал он. — Ты устроишь это?

— Хорошо.

— Потом соберем бедняцкий актив. Я с Цапулей договорюсь об этом. А ты, Миша, скажи Антипе, чтоб он кое с кем поговорил из бедняков. Ну, и с Гроховым можно, с Максимом…

Вечером комсомольцев собрать не удалось. Пришли только Колька Базанов и Грохова Стянька. Фрося лежала больная. Петька был «выпивши», а Миша не пришел без всякой причины, чего с ним никогда не случалось.

Отпустив Кольку и Стяньку, Дуня тоже хотела было пойти домой.

— Подожди, — остановил ее Алеша.

— Чего ждать? — не оборачиваясь, спросила Дуня. Однако задержалась у двери.

Алеше хотелось встать, обнять ее за плечи и заглянуть в глаза, но вместо этого он спросил:

— Ты всем говорила о собрании?

— Всем, — ответила Дуня и, как ужаленная, повернула гневное лицо. — Не веришь?

— Нет, верю.

— Не веришь. Вижу, что не веришь. Ты никому не веришь!

— Дуня! — вырвалось с отчаянием у Алеши.

— Не подходи, — крикнула Дуня, хотя тот продолжал сидеть.

Они несколько минут молчали.

— Нет. Тебе я верю, — наконец, сказал Алеша, — а вот тому не верю, чтоб Гонцов так, за здорово живешь, без подвоха колхоз организует. Ведь его как зовут?.. Волкушко!

— Мне-то ты чего об этом говоришь? И без тебя знаю. — И в глазах девушки мелькнула недосказанная, но хорошо понятная Алеше мысль.

Дуня толкнула дверь и торопливо вышла из клуба.

Вернувшись из клуба, Дуня долго не могла уснуть. Алеша любит ее, она это знала… Разве можно было сомневаться в его доверии? Тогда что же так обидело ее? Может быть, оттого стыдно и горько, что такое дело, которому они отдали свои лучшие мысли и чувства, начал Гонцов. «И зачем Алеша так смотрит? Любит, так уж сказал бы…» — Но Дуня тут же гнала эту мысль: «Зачем? А я что скажу? Ведь я-то не люблю его. А как хорошо дружить!.. Надо же было Гонцову начать… Теперь выходит, нужно выбирать… становиться на сторону колхоза или на сторону Янова… Пожалуй, Алеша прав: Василий, по крайней мере сейчас, неотделим в представлении застоинцев от колхоза. Значит…». Но тут Дуня опять запуталась. Примириться с тем, что Гонцов делает полезное дело, она не могла.

Так ничего не решив, она погасила, наконец, лампу и легла.

А наутро из дома в дом поползла, как мокрица, скандальная новость.

Вся стена избушки Сыроваровых была облита дегтем. От нее пахло, как от только что смазанной телеги. Вонючая бутылка валялась возле, и, как брызги грязи, чернели на снегу капли дегтя.

Когда утром Дуня вышла на улицу и увидела черные подтеки, ей показалось, будто вышла она на улицу голая. «Гусиная кожа» покрыла даже кончики пальцев. Жгучая ярость обожгла сердце. Она убежала обратно в дом и после минутного оцепенения в бессилии опустилась на колени, положила голову на лавку. Ей чудилось, что вся она пропиталась едким запахом дегтя. Что-то натянулось в ней, готовое вот-вот порваться. Но она не плакала — исподлобья смотрела в окно на баб и девок, проходивших мимо. Они указывали на избушку пальцами, и их лица горели ехидным возбуждением и нескрываемым любопытством.

Толстая, в заячьей шубе, Фитинья разносила новость по домам.

— Бабоньки, — захлебываясь, говорила она, — бесстыдство какое пошло! То ли бывало, когда мы в девках-то были? Отец раньше-то взял бы за косы, да ну-ка, мила дочь, милодорушка…

Вечером Дуня вскипятила щелоку и выскоблила ножом пятна на стене. Но на месте их выступили бурые, в колючих заусеницах, очертания. Тогда в отчаянии Дуня, сдирая руки в кровь, стала скоблить всю стену.

— Беленько тебе, — ехидно бросила Анисьина Вера, проходя мимо, — ишь чистотка, не хуже тетки Орины. Скобли! Старайся!..

Василий, стоя в калитке пригона, видел эту сцену и улыбался в бороду.

«Откомсомолила… Ха! Они думают, что Василий Гонцов кончился. Не-ет! Гонцовы-то спокон веков живут… Природа сильнее человека, — думал он злорадно. — Вот Овдошка, небось, не пошла Шимке окна вставлять, а себе до дыр избу проскоблит… У всякого своя короста зудится. Вот и попробуем жить колехтивно!».

Всю неделю Василий ходил по Застойному, с каждым встречным раскланивался и словоохотливо начинал:

— Жили по-дедовски, поживем по-советски. Действительно, взять хоть отца моего. Да, может, живи он колхозно — и не такой бы еще дом поставил!.. В воскресенье… запись начнется. Вот только Янов тормозит. Известно, он к мужскому труду не сгоден. Ему под каждым кустом волк ночует. А мы, мужики, друг у друга по оборкам в мыслях читаем. А тут еще, промежду протчим, неувязка… С Сыроваровой. Дело, может, подсудное. Как же! Такая, к примеру, неприятная вещь для коммуниста.