Иван Коробейников - Голубая Елань

Стройная, красивая, непринужденно веселая Тоня Стяньке понравилась. «Вон она как с Вадимом-то Михайловичем дружно сидит. Видать, по городу знакомы», — решила Стянька и, радуясь этому, стала смотреть на сцену.

После спектакля Митенька напросился проводить ее.

В то время, как Вадим и Тоня сидели на лавочке, между Митенькой и Стянькой происходил следующий разговор.

— Видала, как жизнь-то поворачивается?

— Чего? — не поняла Стянька.

— Колхозы-то значит. В пьесе-то видала?

— Видала.

Стяньке уже было скучно с Митенькой, хотелось побыть одной.

— А у вас как насчет колхозов? Не слыхать?

— Не слыхать.

— А если бы организовывать стали, пошла бы?

— Я не хозяйка. Как тятя.

Некоторое время шли молча.

— Да-а, — протянул Митенька. — А я вот, наверно, домой подамся.

— Куда?

— В деревню! Чего так-то? Не вечно в леспроме жить.

— А в деревне — что?

— В колхоз вступлю. У меня отец уж записался. А потом… — Митенька немного подумал и решился: — Потом у меня там знакомая есть. Ты только не смейся. Я еще до леспрома гулял с ней. — Он заглянул Стяньке в глаза.

Стянька не смеялась. Она вся была какая-то размягченная, усталая.

— Ну… — неопределенно сказала она.

Митенька как будто только этого и ждал. Его курносое лицо стало одухотворенным, почти красивым.

— Галей звать, — мечтательно начал он. — Ну вот. Ждать обещала. Приеду — распишемся. Она тоже в колхозе. Эх, и заживем! Ведь я почему в леспром пошел… Первое — дело артельное, второе — хода другого не было. Хозяйство у нас худенькое. Изба да коровенка, лошади — и той нет. Ну и бились с «авось» на «небось». А места какие наши по Миассу привольные! Только ведь как говорят: очко — молочко, а перебор — водичка. Ну, а теперь — все общее. Какие у нас там луга заливные, а по реке черемуха! Как зацветет — дух захватывает.

Стянька не прерывала Митеньку. Ей припомнилась жизнь на Голубой Елани, вечера у костра, и будто снова веселый вздымщик перебирает грустные лады своей немудреной гармонии, и зовет и ведет ее его тоскливая песня далеко, далеко…

Неожиданное посещение Василия Гонцова в Николин день смутило Стяньку. Она видела, как заискивала перед ним мать, как просительно заглядывала ему в глаза, приглашая к столу. Пугала ее непримиримая враждебность отца, хотя в глубине души она оправдывала его. Из того немногого, что сказал он Василию, Стянька сделала вывод: отец не пойдет в колхоз. Девушка огорчилась. Она любила отца, несмотря на его суровость. Чтоб оправдать его в своих глазах, она стала придумывать доводы против колхоза: «Это таким вот, как Митенька, Фрося, Сыроварова. А нам что? Нас трое. Все мы работники. Две лошади, две коровы, пять овец, гуси, куры», — перебирала она, но убедить себя не могла: «Ну, а дальше что? Дальше? Одни мы останемся!».

Эти мысли теперь так занимали ее, что она реже стала бывать у тетки Орины, реже вспоминала о Косте.

Стянька и не подозревала, что в голове отца давно уже бродят эти же неотвязные мысли.

Однажды, придя домой и видя, что дочь сидит одна, Степан сказал:

— Ну, дочка, надумал я в колхоз вступить…

Стянька удивилась.

— Что так смотришь? Неохота?

— Не знаю.

— И я не знаю, — сознался Степан. — Дело это народное, а раз народное, значит, правильное.

Он неумело коснулся жесткой ладонью Стянькиных волос.

— А мама как? — робко спросила она.

— Мать-то? — Степан внимательно посмотрел на дочь, и та впервые увидела в его глазах откровенную беспомощность и просьбу. Стянька схватила руку отца и прижалась к ней щекой.

Степан доверительно оказал:

— Разного мы поля ягоды с ней, Стяня. У нее родня-то вон все какая… Ну, да обойдется! — Он махнул рукой и улыбнулся своей неповторимой улыбкой — «кончиком уса».

Стянька решила вечером сбегать к Орине.

«Скажу ей, что тятенька удумал. А что? Вот бы и им с Ваней в колхоз».

Когда Стянька пришла, Орина лежала, запрокинув голову, ее белые волосы раскидались по подушке.

— Что с тобой, тетка Орина? — невольно воскликнула девушка, подбежав к кровати.

Орина попыталась подняться, но тотчас же снова опустилась на подушку.

— Бог поискал. Лежу вот, милая, — покорно сказала она.

Стяньке стало стыдно: несколько дней не удосуживалась она заглянуть к тетке Орине. Стараясь хоть чем-нибудь загладить свою, как ей казалось, непростительную вину, она с наивной непосредственностью сказала:

— Что непоправно, тетка Орина? Я мигом сделаю.

Орина улыбнулась своими добрыми серыми глазами.

— Ничего. Все поправно. Садись, дорогая. Да вон тут у меня стародубка напарена, так дай-ка мне пивнуть. Только ей и помогаюсь.

Подавая стародубку, Стянька робко спросила:

— Чего болит-то?

— К сердцу приступает. Так вот и теснит. Так и давит.

Глотнув золотистого отвара, Орина глубоко вздохнула.

— Ну вот и полегче! Было раз со мной так-то. Тоже вот стародубку пила — прошло. Бог милостив, может, и опять пройдет.

— Пройдет, пройдет, тетка Орина, — убежденно подтвердила Стянька.

Посидев еще немного, она засобиралась домой.

— Пошла уж? — спросила Орина.

— Я ночевать приду. Спрошусь у мамы только.

— Приходи. Днем-то ко мне забегают. То Улита, то Фрося. А ночью-то тоскливо одной.

— Обязательно приду, — пообещала Стянька. — Я мигом.

На просьбу дочери Пелагея сразу не ответила.

— Что за дружба у тебя такая с Ориной? — через минуту спросила она и враждебно покосилась: — Присушить к своему ветрогону ладит.

Стянька молчала.

Это взорвало Пелагею. Она закричала:

— Иди! Иди! Шляйся по ночам. Трепли подолом. Падало счастье в руки — не умела держать. А теперь дома не спится, так, по мне, хоть где спи. Добегаешь, может, как Дунька Сыроварова…

Пелагея не договорила. Она увидела, каким гневом загорелись глаза дочери.

— Пойду! — с силой горячего протеста сказала Стянька и выбежала на улицу.

Весь вечер и половину ночи Орина со Стянькой вели задушевный разговор. Вспомянуты были тут и горькая бабья доля, и веселые хороводы, и свадьбы, и редкие мужнины ласки, и его же не в меру тяжелый кулак — в общем все то, что в описываемое нами время составляло жизнь еще многих русских женщин, но что уже ломалось.

…Кончив говорить, они долго лежали молча, предаваясь раздумью.

— Стеша, ты спишь? — позвала Орина.

— Нет. А что?

— Напиши Ване, пусть приедет домой, повидаться. Кто его знает… Все под богом ходим…

Стянька хотела возразить, но Орина продолжала:

— А приедет, может, и останется. В колхоз тогда вступим.

— И то, тетка, позовем. Пусть приедет…

Падал снег, мелкий и колючий. Ветер кидал этим снегом в лицо, как песком.

Алеша поднял воротник и еще упрямее зашагал вперед.