Иван Коробейников - Голубая Елань

В то утро, когда ему рассказали о Дуне, он был ошеломлен. На минуту поверил всему страшному, что пришло в голову, и почувствовал себя безжалостно ограбленным, опустошенным, оплеванным. Но это было только мгновение. Алеша отчетливо представил себе черные, будто омытые слезинкой, блестящие глаза и чуть не задохнулся от бешеной ненависти:

«Ага! Так вот вы как?! Ее… Нас! Всех! По одному. И ее! Постойте же! — грозил Алеша неведомому врагу…»

Не зная, что предпринять, он опрометью бросился в сельсовет.

Цапуля дремал за столом. При появлении Алеши он встрепенулся.

— Ты чего?

Алеша коротко рассказал о случившемся. Гневно потребовал:

— Этого так оставить нельзя.

— Чего?

— Найти надо, кто сделал, и наказать!

— Где же его найдешь? Рук, ног не оставил, — флегматично потянулся Цапуля.

— Значит, не хочешь искать? — запальчиво спросил Алеша.

— Зачем не хочу? Я-то хочу. Я завсегда хочу, чтоб порядок был, — и вдруг, хитро оскалившись, Цапуля спросил: — А почему это, когда тебя задели, ты петушишься, а когда у Офимьи окна выбили, ты помалкивал в тряпочку? А-а?

Красные пятна пошли по лицу Алеши. Он стал с жаром убеждать Цапулю, что хлопочет он не ради себя, а ради Сыроваровой, что нельзя допустить незаслуженного оскорбления девушки, ни в чем не виноватой.

— Она, как секретарь комсомольской организации, как член комиссии по хлебозаготовкам, кое-кому не нравится… Дело это — не простое хулиганство, а политическое дело!.. Пожалуй, разговоры Гонцова о коллективизации и это дело из одного места идут!

Алеша говорил убежденно, зло. Чувство, которое он тщательно скрывал, нашло теперь выход и накаляло каждое слово. Наконец, он выговорился и замолчал.

Цапуля сидел не шелохнувшись.

— Вот что, Алексей, — сказал он после раздумья, — промеж тобой и Сыроваровой было ли что или не было, то дело ваше. А в печенки тебе въелась, вижу, здорово. И политики в этом никакой нет. Окна в праздники отродясь бьют, что с Авдотьей приключилось — не при нас заведено. И не у таких бывало. — Цапуля хихикнул. — А мой тебе сказ: чем шуметь, взять да жениться на девке — и дело с концом… Вот так…

…Шагая в Таловку, Алеша даже не мог припомнить, что он сказал на это Цапуле. Он хорошо только запомнил его широко раскрытые глаза и беспомощно прыгающий небритый подбородок.

Алеша хотел было пойти в райком комсомола, но дорогой он решил, что надо обо всем рассказать секретарю райкома партии товарищу Храмцову.

«Дело серьезное. Не только о комсомольской чести. О Цапуле надо принципиально вопрос поставить. О коллективизации все разузнать как следует», — думал он.

Храмцов был занят на заседании, и Алеше часов пять пришлось ждать в приемной.

Зажглись огни. Наконец, девушка, дежурившая в приемной, позвала его:

— Янов, к секретарю!

Алеша встал, одернул рубашку, пригладил волосы.

Секретарь сидел, грузно всем телом надвинувшись на стол. Узкая прядь волос падала с лысеющей головы на мясистый лоб. Откинув ее досадливым жестом, Храмцов взглянул на вошедшего и указал на стул:

— Садись!

Звякнул телефон. Секретарь взял трубку.

— Здорово! Да-да, — он улыбнулся, косясь на Алешу, как будто тому не следовало увидеть улыбку секретаря. Лицо Храмцова стало замкнутым и серьезным, как только он положил трубку.

— Ну, говори. По возможности короче.

Алеша коротко и как можно спокойнее изложил суть дела.

Храмцов пальцем потер щеку.

— Да-а! М-м-да-а-а… — и, не оборачиваясь, привычным рассчитанным движением взял трубку телефона, стоящего сбоку, на тумбочке.

— Райком комсомола. Воронина. Вот что, товарищ Воронин, у меня сидит товарищ из Застойного. Избач. Да. Янов. Он сейчас зайдет к тебе. Немедленно разберись с ним по его делу. Понятно? Да. Да. А как отчет? Все еще не готов? Безобразие. Чего вы там делаете? Если к двенадцатому не будет готов, мы должны будем сделать соответствующие выводы. Хорошо. Так с товарищем Яновым разберись. Примите принципиальное решение.

Храмцов положил трубку и посмотрел, как будто удивился: почему не уходит этот хмурый кудлатый парень.

— Так вот. Разберетесь в райкоме комсомола, — сказал Храмцов и склонился над столом.

Но Алеша не уходил.

— Если вас не удовлетворит решение комсомольской организации, сообщите мне, — не глядя, сказал Храмцов и жестко закончил: — А пока до свидания.

Алеша встал. У него покраснела даже шея.

— Товарищ Храмцов! Это неправильно…

— Ну, что правильно, что неправильно, сейчас мы решать не будем, — холодно сказал Храмцов. — Одно бесспорно неправильно — обходить райком комсомола и по комсомольским вопросам сразу идти к секретарю райкома партии. Что же касается председателя Совета, то он выбран, и мы с тобой не можем снять его с работы… Только за то, что он не совсем учтиво с тобой поговорил, и за то, что он малограмотный, не всегда может кое в чем разобраться… Кстати, ты, как избач, должен его научить… А затем, товарищ Янов, вы, видимо, сами своим поведением дали повод ко всей этой истории…

Алеша не дослушал. Круто повернувшись, он быстро вышел из кабинета.

— Попало парню, — услышал он, проходя через приемную.

— Да. С ним немного поспоришь!

«С ним? С кем — с ним? — думал Алеша, глотая холодный воздух. — Да, с Храмцовым! Почему не поспоришь? Да, секретарь… Но если он не прав? Разве партия этому учит? Нет. И мы своего добьемся!» — Алеша вспомнил Дуню, Мишу Фролова, Фросю, Антипу, и его наполнило чувство гордости и отваги: «К Кремлеву в окружком поеду! — решил он и уверенно зашагал на вокзал, думая только об одном: — Как бы не опоздать к поезду».

Между тем в Застойном, пользуясь отсутствием Алеши, который, по мнению Василия, больше всех мог помешать, Гонцов убедил Цапулю созвать общее собрание.

Цапуля после ссоры с Алешей решил «блеснуть инициативой» перед районным руководством.

Собрание состоялось в клубе.

Цапуля сказал речь о коллективизации. Он говорил чужими словами. Стараясь походить на солидного оратора, раскачивался всем корпусом. Заканчивая речь, строго взглянул на собравшихся и прокричал:

— А все такие протчие, которые только красно говорят, а на деле распускают фулиганные выходки комсомола, нам не товарищи! Я конкретно заявляю: они дискритируют нас, местную власть! Мы единым фронтом не потерпим буржуев. Жали мы буржуев в революцию и жать будем. А в данной местности, как начинание сознательного гражданина Гонцова, объявляю полную колефтизацию.

Сразу же за ним, не дав никому опомниться, выступил Василий:

— Я, граждане, уже пояснил. Мы за советскую власть душой болеем. Раньше нам говорили: земля на трех китах стоит. А если теперь сказать: советская власть тоже на трех китах — мужик, рабочий и наша крестьянско-рабочая Красная Армия!..