Иван Коробейников - Голубая Елань

Председатель шмыгнул в кабинет. Янов решительно прошел вслед за ним.

— Где телефонограмма?

— Вот. — Цапуля выдернул из брезентового портфеля клочок тонкой папиросной бумаги. Алеша расправил ее и, казалось, совершенно спокойно прочитал:

Лично избачу Застоинской избы-читальни тов. Янову.

В связи с тем, что имеется решение районного комитета ВКП(б) о посылке вас в двухгодичную совпартшколу, предлагаем с получением сего немедленно явиться в распоряжение РК ВКП(б). На место избача в село Застойное назначается тов. Клягин Георгий Семенович.

Алеша скомкал бумажку и бросил на стол.

— Товарищ Янов, это документ! — произнес Цапуля. Он подсунул какую-то тетрадь:

— Распишитесь, что сообщено вам своевременно.

Алеша не глядя расписался и молча вышел из сельсовета. Вечером он выехал в Таловку. Уселся в сани, завернулся в тулуп, но тут же распахнул его, достал папиросы и, закуривая, сломал несколько спичек.

— Ну, до свидания, — сказал он Дуне Сыроваровой, которая пришла проводить его.

Ему очень хотелось нежно назвать по имени, хотелось поцеловать в розовые припухшие губы, в черные печальные глаза, но он только крепко пожал ее руку и махнул подводчику:

— Трогай!

…Вот и потянулась опять бесконечная путь-дороженька. И как тогда, летом, задумался Алеша Янов. Мысли были невеселые, но прямые и мужественные, с боем добытые мысли.

А в Застойном дела шли своим чередом.

Председателем артели оказался избран Леонид Кокосов. Откуда могли знать застоинцы, что он — сын знаменитого таловского пряничника. Ленька в тысяча девятьсот восемнадцатом бежал из дома добровольцем в колчаковскую банду. Облачившись в хромовые брюки-галифе, «верой и правдой» служил он белогвардейцам и, чем больше терял человеческий облик, тем сильнее ненавидел советский строй. Когда интервентов и белогвардейцев разгромили, а Колчака расстреляли, Ленька возвратился в Таловку — к матери-вдове. Явился он оборванный, небритый… И начал жить в советской стране полноправный гражданин Леонид Нестерович Кокосов. Вскоре они перебрались в Застойное, мать стала просвирней. Вот за что его, смуглого и пухлого, прозвали в Застойном «цыганской просвирочкой»…

Василия Гонцова избрали хозяйственником артели.

Новое правление немедленно приступило к «делу».

Уже стаскивали в общую кучу сельскохозяйственный инвентарь, сгоняли скот. Вечерами ловили кур и клохчущими кузовочками бросали в просторный хлев Василия Гонцова.

На третий день выдавали беднякам хлеб, по восемнадцать килограммов на едока.

— Мне на двух, у меня ребенок! — кричала молодая остроносая женщина в позеленевшем от времени полушубке, трещавшем по всем швам на ее дородном теле.

— Да ведь он у тебя умер?

— Он у меня умер на днях, а дают за этот месяц, — брызгала слюной баба, — мне чего? Я по закону требую. Я, может, назаймовала, тогда мне как?

— Да он у тебя и хлеб-то не ел! — изумился неслыханной дерзости Антипа.

— Ну так что ж, не ел? — полушубок затрещал и лопнул под мышкой. — Закон! Я по закону. Колхоз — все равны. На едоков дается. Это што, значит, бедноту исплатировать?

— Да в тебе, бедноте, пять пудов весу, — попытался отшутиться Антипа.

— А-а… Тебе завидно! В тебе, может, скрозь идет! Избегался!

— А почему ржаную дают? — брезгливо растерев на ладони муку, спросила Шимка. — Раз в коммуне — жизнь хорошая… Будя, наелись ржаной!

Василий, весь в муке, будто только что с мельницы, выступил вперед. В руках его звенели ключи.

— Это правильно. Полное равенство. Я свое отдал. Да ведь сами знаете, как Янов поступил. Заготовки! Я же, к примеру, ее своей стороны все. Как говорил Минин-Пожарский. Ха!

Он поперхнулся и строго посмотрел на женщину в полушубке.

— Тебе, гражданочка, навешаю на двоих. Кокосов, может, ничего не скажет.

После раздачи хлеба он остановил Антипу и внушительно произнес:

— Вот что, Антипа, ты среди колхозников бучу не разводи… Но это так, к примеру. А ты вот что. Ты около коней — дока. Мы, значит, конюхом тебя назначаем. Вроде как председателем животного колхозу. Необходимо сено от хозяев все свозить к Степану на гумно. Понял? Клочка не должно оставаться в единоличном пользовании!..

На другой день со всех дворов потянулись возы с сеном. Сено метали в один огромный стог на гумне Степана Грохова.

Вечером к Шарапову прибежал Кокосов, бросил на стол папку.

— Вот, Вадим Михайлович, постарайтесь для колхоза. Вывеску. — Он раскрыл папку и вывел на ней пальцем некий замысловатый узор. — Знаете, в сельском духе. Посредине — «Дружба». Хорошее название?

— Я не художник, — перебил Вадим.

— Ну!.. Сумеешь. Здесь не обязательно художник. Я мог бы сам, но делов, делов — глаза не глядят. Выбрали меня председателем. Отказывался, но… тут, видишь ли, боевые заслуги.

Наутро Кокосов прибежал снова.

— Ну, как? Готово?

— Нет.

— Но? А мы там все приготовили. Лестницу поставили. Василий Аристархович временно уступил свой дом под контору.

Кокосов прошелся по комнате, остановился перед Вадимом.

— А у меня сестра приехала, — с улыбкой сообщил он. — Разве ей дать? Она сделает… Да нет, не выйдет…

— Ну ладно, — отвернулся Вадим. — Как умею.

На следующий день он понес вывеску. На крыльце гонцовского дома его встретила девица с широким смуглым лицом, с желтыми глазами. На ногах ее были боты, между чулками и коротенькой шубкой блестели голые ноги.

пропела она низким грудным голосом и спросила:

— Вы к Леньке? А, это вывеска? — Она потянула папку из рук Вадима. — Хорошенькая!.. А Ленька дурак. Ругается с этим… с Фадей, что ли. Тот пьяный. Ленька его с верхней полочки, по-кавалерийски. — Девица прищурила желтые глаза и засмеялась. — Я приехала ненадолго. А тут еще Ленька пристал: останься счетоводом. Я не знаю…

— Вы сестра Кокосова?

— Да. Но я — Кроходумова: Меня все зовут Файка. Я разошлась с мужем. Он техник. Он уехал на Днепрострой. Я не поехала… Если я останусь здесь, вы мне поможете?

Она по-мужски заплевала окурок и бросила его под ноги Вадима.

— Вывеска приехала? — спросил, подходя, Василий. — Смотри, уже познакомились! Хорошо. Она у нас молодец. Мы ее счетоводом… Попалась, не выпустим. Помогай строить социализму!

Вывеску прибили. Василий по складам прочитал ее и шепнул что-то на ухо Леониду.

— Ничего! Пойдет. Свой человек, — громко ответил Леонид и обратился к Вадиму: — Вот Василий Аристархович нас на пельмени зовет. Знаешь, вроде семейное открытие. Я думаю, ты не откажешься?