Иван Коробейников - Голубая Елань

— Это что же, идея мирного врастания в социализм? — иронически произнес Храмцов.

— Нет, не мирного. Это борьба!.. Ожесточенная, умная… борьба повседневная.

Карев говорил убедительно, доказывал, что необходимо упорядочить организационно-хозяйственную работу.

— Ну, ты рассуждаешь не как политик, а узко практически, как агроном, — съязвил Храмцов, когда тот, закончив выступление, пошел на свое место.

— Кто это? — спросил Батов у соседа.

— Николай Александрович Карев. Агроном райколхозсоюза. Тимирязевку окончил… — с гордостью ответил сосед и, словно спохватившись, оглушительно забил в ладоши.

Аплодировали почти все. Женщина в косынке хлопала тетрадкой по свободной руке, не замечая того, что от тетради давно уже оторвался и болтался листок, испещренный крупными фиолетовыми буквами.

Совещание пошло по-деловому.

После совещания, когда был зачитан список уполномоченных, посылаемых в различные колхозы, Батов подошел к секретарю.

— Батов из Челябинска? — заговорил Храмцов. — Как же, знаю, знаю. Едете в этот… в колхоз…

— «Дружба», — подсказал Батов.

— Да, да. В «Дружбу».

— Я бы хотел знать обстановку, — нащупывая в кармане папиросы, но стесняясь закурить, спросил Батов.

В это время к Храмцову подошла девушка, технический секретарь, и что-то шепнула на ухо.

— Нет, нет! — замахал руками Храмцов. — Цифру оставьте ту, что говорил я. Нас побьют. — Он покосился на Батова.

Девушка, потупив глаза, словно ее уличили в чем-то нехорошем, торопливо ушла. Храмцов вздохнул.

— Вот видишь, какая обстановка. Во всем приходится ломать косность и рутину. А в «Дружбе», не скрою, положение тяжелое. Многие настроены против колхоза. Правда, там теперь у нас есть сильный работник Клягин… Увяжись с ним. Да общими силами куйте железо, пока горячо.

Храмцов с усилием улыбнулся. Батов увидел, что секретарь устал смертельно, что он еле держится на ногах.

— Безусловно, — пробормотал Андрей.

Видя его безмолвное сочувствие, Храмцов пожаловался:

— Тяжелое время. Не поверишь — два часа в сутки сплю, — но тут же одернул себя. — Ничего! Революцию вынесли… гражданскую… Авось и здесь не сдадим.

Выйдя из райкома, Батов хотел закурить, но папиросы все были истерты в труху. Выкинув их на ветер, Андрей быстро, по шахтерской привычке приподняв плечо, пошел к себе.

В Застойное Батов попал на случайной подводе. Его привез Корытов из леспрома.

— Давай садись, — пригласил Корытов. Подобрав полы тулупа, Батов втиснулся в небольшую кошевку. В нос ему ударило винным перегаром.

— Мухин! Валяй! Одна нога здесь, другая там… — скомандовал Корытов.

— Сам знаю, — отозвался вертлявый мужичонка.

Корытов толкнул в бок Андрея.

— Видал? Ну, ну! Поехали.

Когда тронулась кошевка, Корытов спросил:

— В Застойное, значит? Двадцатипятитысячник? Хорошо. Эт-та оче-ень хоро-о-шо-о-о.

Мимо замелькали маленькие, укутанные снегом по самые брови домики таловской окраины. Утро было морозное. Ветер обжигал щеки.

— Люблю быструю езду, — продолжал Корытов. — С детства. У меня отец извозчиком был, а я вот заводом управляю. Чуешь?.. А ну, пошевеливай!

— Зачем? Не надо, — сказал Батов. Лошадь, действительно, и без того бежала довольно бойко.

Но Корытов выдернул из рук возницы кнут и огрел ее. Андрея это покоробило, но он промолчал. Когда после отчаянного галопа лошадь снова пошла ровной рысью, Корытов произнес:

— Замечательные у нас здесь края. Озера. Уток летом видимо-невидимо. Охотник?

— Нет.

— Ну, будешь охотник, — убежденно сказал Корытов. — Мы с моим техруком Гонцовым каждое воскресенье комаров кормим.

— От Застойного ваш завод далеко? — спросил Батов.

— Да рядом, совсем рядом, километров шесть-семь. Будешь в Застойном работать — ко мне милости просим.

— Как там колхоз живет?

— Колхоз? Полным ходом. Знаешь, ведь это дело я у них поднял! Потам отец моего техрука, Гонцов, поддержал. Такой мужик прямой! Крепко в нем еще сидит эта самая… мужицкая натура, что ли… Посмотришь на него: у-у — контра!.. а как узнаешь поближе — смекалка! Сам себе агроном… А колхоз — живет. Правда, давненько я у них не был. Все некогда. Но помогать — помогаю.

На развилке двух дорог Корытов велел остановиться:

— Ну, извини, товарищ двадцатипятитысячник. Спешу. Заехать в Застойное не могу. Здесь вот влево выйдешь на озеро, и село видно будет. Прямо с полкилометра. А то — махнем ко мне? А? — Корытов положил руку на плечо Андрея.

— Нет, спасибо! — Радуясь возможности размяться и согреться, Батов выпрыгнул из кошевки.

— Ну, смотри. Довез бы, да не могу, — уже издали прокричал Корытов.

Батов оглянулся кругом. Удивительная тишина обступила его. Казалось, уши были заткнуты ватой. В рыхлом снегу не слышно было даже собственных шагов.

Хорош в предвесеннем оцепенении сосновый бор. Он еще весь забит снегом, на пнях — высокие белые шапки, не слышно птичьей возни, но… лохматые лапы полны скрытой силы, и едва уловимый аромат сочится из каждой иголочки. Еще месяц — и на почках выступит янтарная смолка. У подножья деревьев побегут ручьи, и, опьяненные сладкими запахами весны, затокуют тетерева. Разрывая хвойную подстилку и земляную плесень, шильцем высунется зелень.

Андрей бодро шагал по узкой тропинке, полной грудью вдыхал чистый воздух. Сын рабочего, с детства прошедший суровую школу труда (на сортировке угля, коногоном, забойщиком), он всегда испытывал радостное волнение при виде леса. И не только потому, что много времени проводил под землей, нет… Мало ли он исходил дорог, полей, лесов, пересек рек и горных вершин!..

…Прямо из шахты, не заходя домой, чтобы проститься с матерью (все думали, что это ненадолго), двадцатилетним комсомольцем пошел он бить чехов, да так и провоевал два года. Чуть не умер на реке Палице от кривой польской сабли, но выдюжила широкая батовская кость да помогла неиссякаемая воля. Валяясь в тифу на белорусской соломе, Андрей видел в бреду Урал, бор под Увалом, речку-журчанку с белыми купавками в тенистых омутах, колки-перелески, цветные ковры луговин. Из всего пережитого коммунист Батов вынес убеждение: жизнь надо переделать! «Только работой, напряженной работой не одного человека, а всех можно изменить жизнь», — думал Андрей. Поэтому едва кончилась война, Андрей вернулся в родную шахту рубить уголек. Для того чтобы трудиться сообща сотням, тысячам людей, людей самых разных, эти сотни и тысячи должны знать, во имя чего они трудятся, должны быть руководимы единой волей. Андрей знал: воля эта — партия и радовался, что был ее рядовым.

Сейчас партия послала его в деревню, где живучи еще темные силы.

«Справлюсь ли? — думал Андрей, прислушиваясь к лесной тишине, и сам отвечал: — Справлюсь! Должен справиться».