Иван Коробейников - Голубая Елань

Фрося сидела в уголке осунувшаяся, белая, как бумага. Алеша посмотрел на нее, на Дуню, и, сам бледнея, сурово закончил:

— Предлагаю исключить Базанова из комсомольских рядов.

— Я против, — торопливо возразила Дуня, и, словно удивляясь тому, что необдуманно изменила свое решение — просить собрание об исключении Базанова, — она недоуменно окинула взглядом всех комсомольцев.

Алеша широко раскрыл глаза.

— Почему?

Все ждали ответа. Даже в безучастных, казалось, до этого глазах Фроси читалось: почему? Она подалась вперед. Легкий румянец покрыл ее щеки.

— Почему? — переспросила Дуня. Она не знала, как объяснить то, в правоте чего не сомневалась. Вдруг она увидела Колькины глаза: они ждали. Они ждали так, что Дуня не могла, не имела права отступить.

— Почему против? А вот почему. Я тоже думала: надо исключить. Это легко сделать — исключить и все. Но ты сам, Алеша, сказал: о комсомольцах будут всякое болтать. Первая Офимья. Знаю. Она мне наговорила. Они ведь такие-то, только этого и ждут. Сами подстроили и сами первые болтать. Правда ведь, Миша? — Мишины глаза блеснули застенчивой благодарностью. — Вот, — продолжала Дуня, — я знаю, ты тоже так думаешь. Я ведь не сержусь на тебя за то, что ты тогда при Гонцове… Они хоть кого из терпения выведут. Они добиваются того, чтобы разогнать нас всех. Они радоваться будут, если мы исключим.

— Правильно, — закричал Петька. Все оглянулись на него.

Дуня села.

— Твое предложение? — обратился к ней Алеша.

— Выговор, — коротко ответила Дуня, словно сердясь на Алешу.

Тот вздохнул.

— Но я свое предложение не снимаю.

— Голосую…

Большинством голосов прошло предложение Дуни. В глубине души, чувствуя Дунину правоту, Алеша все же решением собрания был недоволен. Какое-то раздражение мучило его весь вечер. Только уже в постели, засыпая, он почти вслух произнес:

— А все-таки какая она умница!..

И с облегчением вздохнул.

В этот же вечер — как это часто было за последнее время — в сельсовете собралось довольно много народу. Пришел и Василий Гонцов. Он легко перешагнул порожек и похлопал рукавицей о рукавицу.

— Эх, заскочил морозец! Значит, в лето жар будет.

Фадя поднял бородку.

— Правильно. Лето — по зиме. Стары люди говорят: до трех лет зима по лету, до трех — лето по зиме, а до трех — само по себе.

Антипа-коновал хотел что-то сказать, но Василий, засунув рукавицы за пояс, пробрался к столу и заговорил сам:

— Мне Костя рассказывал, бюра такая есть, погоду враз предсказывают. Культура! Но культуру не посадишь на грядку, вроде луковки… Нас, как слепых кутят, тычут мордой в молоко, а мы от него суемся в угол.

Он поднял руку, строго посмотрел на всех сидящих и, как по писанному, прочитал:

— Что ж, богу — каяться, миру — виниться… На основании личного желания и предложений советской власти к культурной обработке нашего хозяйства вхожу с домашностью и срубом — тот, что сыну, — отдаю в колхоз и первый иду туда…

Василий провел в воздухе черту и уронил руку:

— Будем просить Еланские… Давно обещано.

Мужики переглянулись.

Цапуля подумал, почесал подбородок и, не поднимаясь с места, сказал:

— Я, как советская власть, агитирую в общем и в целом. Это необходимо приветствовать. Товарищ Гонцов поступает сознательно, как сознательный гражданин. К тому же на этот счет теперь есть прямые директивные указания товарища Храмцова…

Василий был доволен эффектом. Он умненько хихикнул и отступил.

— Об этом надо подумать! — поскреб Антипа нос, пористый, как наперсток. — Нам вроде с тобой не по пути…

Фадя сорвался с места.

— Думать чего? Думать?.. Это что? Это, это… колефтизация! Василий Аристархыч мужик с заворотом. А то мы… Думальщики…

Фадю перебили. Загалдели все:

— Об этом и Янов говорил…

— Фаде чё? Ему брехать — не пахать.

— А ежели всем сообча?

— Хозяев много будет!

— Почему сруб? А дом куда? Сруб — чего? Красна цена — две сотенных…

Василий заулыбался:

— Дом-то? Ха! Я с полным удовольствием. Да ведь… тут болтали, дескать, я работницу держу, а я не скрывал, мне Катерина — жена. Как несознательный елемент, можно сказать, женщина — в колхоз не желает… Опять же дите у ней скоро.

— Отлепортовал! — хлестнул из угла чей-то насмешливый голос, и Цапуля вскочил, поднимая палец с черным, будто из вара налепленным, ногтем.

— Я что? — смиренно наклонился Василий. — Я сказал… Цапуля, как местная власть, — дело его. Только желающие могут присоединиться. Все сыты будут.

Фадя качнулся и, глядя в рот Гонцова, заревел:

— Ура! Полная колефтизация!..

— Конешно, которые против, — снова начал Василий, отстраняя Фадю. — Оно не то штобы против. Кто против власти пойдет, коли власть за такое устройство жизни? Но не желают. К примеру, Афоня, Важенины, ну Степан туды-сюды. Так ведь вольному — воля, спасенному — рай.

— Кулаки до раю-то первые охотники.

— Они на чужом горбу въедут.

— А колхоз им не по зубам.

— Робить надо.

— Это дело ладное придумано.

Теперь Василия будто никто не замечал. То, что давно ждало толчка, прорвалось, стало движением, которое, даже если бы он, Гонцов, или кто другой захотел этого, остановить было невозможно. И Василий отступил, сжался. На лице его еще блуждала улыбка, но все явственнее проступала тревога перед тем неизвестным и страшным, чему сам он сегодня положил начало.

Василий без прежней развязности, но громко, чтоб все слышали, сказал:

— Выйдет дело!.. Ни по лету, ни по зиме, а самое по себе…

…Алеша Янов еще лежал в постели, когда к нему прибежал Миша Фролов и, задыхаясь, закричал:

— Ты знаешь?.. Дела-то, Алеша, как поворачиваются! Коллективизация полными темпами. Все идут. А Гонцов — первый. Вот как мы его проняли!..

Алеша скинул ноги с кровати. Волосы, как дым, заклубились над его головой.

— Как коллективизация?

— А так… Вчера вечером сошлись в сельсовет, толкуют про жизнь… Ну вот Гонцов и говорит: правду, говорит, большевики говорят. Организоваться надо. Ну и пошло… А раз с места сдвинулось, теперь только подталкивай.

Алеша быстро оделся.

— Пойдем к Сыроваровой.

Уже на улице спросил:

— Кто первый заговорил о колхозе?

— Все говорят, — уклончиво ответил Миша. — Мы первые…

— То есть кто мы?

— Ты, я… Ну — комсомол… Уполномоченные…

— Комсомол. «Все начали»! — передразнил Алеша. — Мы начали, Гонцов начал… Выходит, Гонцов и мы — одно и то же.

— Ну и что?

— А давно ли ты Сыроваровой говорил, что церемонится она с ним?

— Так ведь там он хлеб не хотел сдавать! А здесь сам идет и отдает все…

— А если нам его не надо?

— Кого? Колхоз-то?

— Гонцова…

Алеша махнул рукой.