Иван Коробейников - Голубая Елань

— Капустки прихвати! — суетился Василий. — Да с рассольчиком, с рассольчиком… А вы, давайте, по-домашнему — подвигайтесь, присаживайтесь.

Он вынес две полулитровых бутылки и литр, из которого днем угощал Фадю, потом выбежал в кухню, звякнул крючком. Фадя, нетерпеливо ерзая на месте, разглаживал шершавой ладонью складки скатерти.

— Давайте, хватим! — разливая по стаканам вино, сказал Василий.

Леонид, прикурив от лампы, сел за стол. Над его головой поднялось и растаяло синее облачко. Костя молчал.

— С праздником! С леворюцией с тоей… как его, — забубнил Фадя и, сбившись под взглядом хозяина, припал к стакану.

— Прошла она. Который день… Не пасха — целу неделю праздновать, — недовольно сказал Василий. — Давай, Леонид Нестерович… Костя.

Костя не подвигался к столу. Он продолжал упорно молчать, сидя у размалеванной кадки, под фикусом, ковыряя землю окурком, и думал: «Дурак отец… Пить водку — всякий пьет. Чужие деньги карман не оттягивают. Все равно подведут! Нажрутся, а подведут… Не это нужно. Надо держаться таких, как Леватов!»

Костю раздражала эта отцовская, как он называл, «мелкая возня». Он поставил своей целью — получить диплом инженера, развязать себе руки для «больших дел». Ему ясно представлялись картины его личного благополучия. «Вот тогда-то ты сама прибежишь!..» — мысленно говорил он Тоне Сосниной. Дело было в том, что за два с лишним месяца ему так и не удалось с ней встретиться и переговорить. Она умело избегала встреч.

Будучи последний раз в городе, Костя взял у Леватова письмо к ней, под благовидным предлогом он сегодня и поехал к Тоне… Но получилось так, что Леонид Кокосов уговорил «раздавить по мерзавчику», и в таком виде они поехали к Сосниной.

— Костя! Ты чего это? — озабоченно спросил Василий. — Аль чего вышло с Корытовым?

Костя оглянулся.

— С Корытовым? Нет. — Он смял потухший окурок и бросил себе под ноги. — Папаша! Я предлагаю тебе бросить все. Понятно? Бросить все и идти на производство. Опролета-ри-и-з-и-и-ироваться… Не хочешь, как хочешь. Но меня не вмешивай. Слышишь? Не вмешивай!

— Ты, Костя, кутенок, — обиделся Василий Аристархович. — Ученый, а дурак… Я знаю, что делаю! — Он легонько прикоснулся к руке сына и шепотом произнес: — Боишься, что ли?.. Будто все мы здесь не мужики сошлись! Господи, да мы же все из одного теста…

Выпили.

Василий сгрудил чашки в кучу и встал.

— Вот какие дела, гостеньки… На празднике-то слышали? Этого… очкастого-то. Плел, плел, а у самого брючки — от долгов бегать. Пошто: мужик все давай, а мужику — кукиш?

Фадя хихикнул и всей пятерней схватил с тарелки клубок капусты.

— Верно. Как есть!

— Вот-вот, — обратился к нему Василий. — Хотя бы вот тебя взять. Бьешься, как рыба об лед. А коли мужик — на те налог, и страховки, и самообложение… В кожу не влезают которы!

Костя вдруг взбеленился:

— Я дорогу пробил, в партию вступаю! — заорал он. — Я техрук. А ты мой авторитет подрываешь. Понятно? Дом вон стоит. На кой черт он мне сдался? Кусай от него угол!

Поднялся шум:

— Хапать всяк может, я не у власти…

— Правильно, Василий Аристархович!

— Всяк сам под собой место грей… Всякому теплое место надо.

— Верно, в точку! — замахал кулаками Фадя. — Власть наша. На-ашша!

— Мысля у них такая — всех в одно. Робить чтоб всем, а у котла по выбору, — у кого руки долги. Я с тобой, Фадя, говорил. Тебе выходов других нет… Эх, да что! Я всегда тебе, Фадя, помогу. Слышишь?

Когда шум утих, Василий пояснил, что артель — такую, о каких пишут в газетах, — он организует сам, но хлеб не отдаст ни за что.

— Хлебу мера, слову вера, деньгам счет. Ха! Там еще что будет, а мы не пропадем…

Он взял Фадю за плечо и потряс:

— Не прро-опадем!

— Не пропадем, — выкрикнул Фадя, пытаясь поймать его руку.

В это время Вадим Шарапов бродил по улицам Застойного. Костя и Леонид Кокосов обогнали его на озере. Беркут летел без ума, за санками столбом гналась метелица.

Влажной горячей струей Беркут дохнул Вадиму в лицо и, кося лунным осколком в глазу, проскакал мимо. Вадим скатился в снег. Из санок донеслось:

— Я с ней в прошлом году в городе…

Снегом тут же замело следы, и уже нельзя было сказать, проехал тут кто или нет. До самого Застойного беспокоили Вадима нечаянно услышанные слова. Он почему-то сразу догадался, что сказаны они были о Сосниной. Он вспомнил, как изменилось лицо Тони при упоминании Гонцова… «Они знакомы с Костей! Но почему она не сказала об этом?» — думал Шарапов.

Домой не хотелось, и Вадим решил зайти к Василию.

Открыл ему сам хозяин.

— А, товарищ Шарапов! Милости просим!

На столе, фыркая и клубя паром, блестел самовар. В его граненых боках уродливо отражались лица Кокосова и Фади. Они были красны и влажны.

Вадима встретили шумно:

— Вадиму Михалычу…

— Вот это дело!

На Шарапова пахнуло запахом еды. Он поздоровался со всеми за руку. Леонид подвинулся, чтобы освободить ему место. Прямо перед Вадимом на большом блюде лежали куски пирога. Из них текло сало, как стеарин, застывало на захватанных краях блюда. Скатерть была залита чаем, вином. Жирные пятна растирали локтями.

Из горенки вышел Костя, подал руку и произнес:

— Константин Гонцов.

Василий той порой уже подхватил на вилку кусок пирога, шлепнул на тарелку.

— Закуси! — и забулькал в чашку из бутылки.

Вадим не ел с утра. Он с жадностью принялся за еду. Василий к самому носу сунул чашку с водкой.

— Я не пью, — сказал Вадим.

— Валяй! — подмигнул Леонид. — Что ты, как баба…

— Хозяин с хлебом-солью, а ты с брюхом величаешься, — с пьяным смешком добавил Фадя.

Костя, раскуривая папироску, преувеличенно вежливо сказал:

— Папаша, если человек не желает… Понятно? Но все же, — он повернулся к Вадиму и бросил через плечо спичку, — Вадим Михайлович, выпейте! Пожалуйста. От меня.

Он налил себе и поднял рюмку.

— Давайте! Со мной за культуру.

Вино обожгло, будто Вадим проглотил тлеющий уголек.

— Вот так! — ободряюще похлопал его по плечу Василий и кинул на тарелку еще кусок пирога. — Это я уважаю. Люди свои, не стесняйся.

И Вадиму уже показалось, что стесняться действительно не к чему. Ему понравились эта расточительная доброта хозяина и неожиданная любезность Кости.

«Ну, что? Может быть, знакомы. Встречались в городе. Что из этого?» — успокаивал себя Вадим.

Завязался разговор.

— Я уже говорил вам, — как бы между прочим, сказал Василий, — паек у вас маловат… Кто робил да потел, тот далеко улетел, а кто не робит, не потет — того кормит комитет. Ха-ха. Так, что ли?

Вадим с горечью припомнил, как ворчала утром Анисья. Паек, действительно, был мал. Несколько раз говорил Вадим Цапуле, что работать при таком снабжении он не может, но тот отделывался одними обещаниями, а заговорить с Яновым Шарапов почему-то стеснялся. Алеша тоже получал только восемь килограммов. Вадим нарочно справлялся об этом в ведомости у Семена Шабалина.