Иван Коробейников - Голубая Елань

— А то и сказал, что слышал! — распаляясь, ответил Антипа. И, не замечая того, как Андрей весь напыжился, словно собираясь чихнуть, продолжал: — Хватит! Теперь-то я воочи убедился, что тот соус — одно вредительство… Да что с тобой, товарищ Батов? Насмоку [17] Насмо́ка — насморк. схватил, что ли?

Не в силах больше терпеть, Андрей разразился таким откровенным и раскатистым смехом, что петух, дремавший вместе с курами на завалинке под окнами, спросонок подскочил выше подоконника, керкнул и, чувствуя неловкость перед курами, пустил такую отборную петушиную брань, что даже Антипа невольно улыбнулся. Но, косясь на Батова, тотчас же принял серьезный вид.

— И чего ты ржешь, товарищ председатель, как стоялый жеребец? Вон и петуху неловко, а мне просто обидно. Ведь кто нам тот соус давал? Мухин Прокоп, от которого все рабочие леспрома — это я доподлинно знаю — ревмя ревут. А кто коней кормить им придумал? Опять же Гонцов, чтоб у него прямая кишка узлом завязалась. Тогда он узнал бы, как бессловесная тварь через тот соус до теперешнего времени мается. Ты думаешь, через что к коню хворь и разная там чесотка прискалась? Через этот самый, трижды всем светом клятый, соус… Да нет, нет… Ты постой! Вот ежали бы их самих, гадов, которым не по нутру колхозная жизнь, кормить этим соусом да после всего садить в коптилку, кою придумал против чесотки ветелинарный медик, товарищ Христофоров, то они бы враз признали советскую власть и все, как миленькие, в колхозе робили. Ведь ты сам, товарищ Батов, посуди, каково живой твари в этой самой смолокурке? Это мало важного, что голова у лошади на воле. А ты посмотри, какая она после того чертового кадила выходит. Да начисто вся как из сыромяти сшитая. И шибает от нее серным духом за целую версту, как от самого главного дьявола… А ведь конская кожа — самая что ни на есть нервенная. Ты вот не можешь кожей дергать? А конская кожа, если на нее даже муха садится, и то волнуется и дрожью дрожит. Вот она какая, конская кожа! А ты заместо сурьезного разговора смешки пущаешь, — с обидой в голосе закончил Антипа.

Но Батов давно уже не смеялся. Он так серьезно и внимательно смотрел на колхозного ветсанитара, что тот даже смутился.

— Ну, чего уставился? То покатываешься, как от щекотки, а то глядишь на меня, как на упокойника? Уж взаправду, здоров ли ты, Андрей Петрович?

— Здоров. — Батов вышел из-за стола и неловко обнял Антипу за сухие плечи. — Безусловно, здоров, Антипа Иванович! Но получилось у меня черт знает как нехорошо. Ты не обижайся, очень уж смешно. Соус, говоришь? Да соус — это же подливка такая к разным кушаньям буржуйским. Понятно? А из леспрома мы силос возили.

— А-а-а, не все ли равно! — перебил Антипа. — Хоть как назови — лучше не будет. А раз это кушанье буржуйское, то пусть они его и жрут. А колхозным коням оно вредное… Ты лучше вот что скажи: когда косить будем?

— Да вот приедет землемер из райзо…

— Райзо, райзо, — снова заворчал Антипа. — Да это самое райзо с твоим устроителем сколько уже времени не мычит, не телится. Долгая песня выходит, а время не ждет. Единоличники все вон, с головы на голову, за литовки взялись. А ты книжки почитываешь. — Антипа покосился на раскрытую на столе книгу, и глаза его блеснули хитринкой. — Это еще ладно, если книжка про политику: начальникам политику надо до крайности знать. Ну, а как про любови ежали там разные с переживательными романами, то это для тебя, женатого человека и председателя колхоза, дело вовсе не подходящее и даже, скажу, верная гибель…

— Да нет же, — заверил Батов, однако от зорких глаз Антипы не ускользнула мелькнувшая на лице Батова тень смущения. Он прошелся из угла в угол, сел за стол и положил свои широкие ладони на раскрытую книгу. — Ферма мне покоя не дает, Антипа Иванович. Вот расчеты выписываю. На строительство ссуду нам утвердили, значит, использовать ее надо, безусловно…

— Конечно, надо, — как ни в чем не бывало подхватил Антипа. Про себя с удовлетворением подумал: «Толковый мужик!» — вслух сказал: — Ферма — дело стоющее. Тут ты на верной струне. Много мы трудностей за эту зиму со скотом перетерпели. А Дуне столько их перепало, что, скажи, как в лихоманке девку вытрясло… — Антипа заглянул Батову в глаза (но ни один мускул не дрогнул на лице председателя) и уже с легкой душой продолжал: — Трудное времечко пережили. А все благодарение созд… — вовремя спохватился и, судорожно передохнув, быстро нашелся: — А все благодаря сознательности приплод имеем. Да и то скажи, товарищ Батов, не вечные же времена несознательный сектор наперерез нам пойдет?! Неуж никакой треноги на него советская власть не придумает? Придумает, я смекаю. Вот и выходит, что нам промашки давать никак нельзя! И ферму строить надо, и сено косить — все надо. И если уж без того устроителя, как без попа, обедни не отслужить, то завтра же либо, само лучше, сегодня поезжай ты, дорогой Андрей Петрович, в Таловку и вези его, стервеца, прямо с собой. Сади в ходок и вези! Нечего ему за жарком в конторе прохлаждаться. Раз устроитель, то и устраивай на пользу трудящемуся человеку… А не поедет — к Кареву зайди. Этот шуганет его так, что не оследится в Таловке, живой ногой здесь будет.

— Это ты верно говоришь, — направляясь к двери и пряча на ходу тетрадь в карман брюк, сказал Батов. — Завтра же поеду. Потребуется — и к Кареву зайду. Заодно расчеты по строительству фермы в райколхозсоюзе сверю.

— А то не верно! — уже вполне миролюбивым тоном подхватил Антипа. — Тянем не знаю чего. Правда, травка токо с дождей пошла, но растет она теперь не́видя: день и ночь. Пусть Истошное нам всё прирежут — сена наставим.

— А насчет Голубой Елани ты как думаешь, Антипа Иванович?

— Кабы дали…

— Буду настаивать. А ты, Антипа Иванович, на Истошном осмотри все покосные места. Как приеду, вечером доложишь на правлении.

— Не сумлевайся, товарищ председатель, погляжу, все как есть досконально высмотрю, — пообещал Антипа и, очень довольный состоявшимся разговором и особенно поручением, попрощался с Андреем за руку.

Назавтра чуть свет Антипа на выездной лошадке подкатил к домику Вани Тимофеева, где продолжал ютиться Батов с женой.

Без рубахи, в одних трусах Андрей умывался прямо из кадки, поставленной под тополем на случай пожара. Фиолетовые, как незрелая черника, брызги воды летели во все стороны, дробились о мясистые листья тополя, и листья, блестя, как лакированные, рождали вокруг себя радужные круги водяной пыли. Андрей сладко посапывал, фыркал от удовольствия и не заметил приближения Антипы. А тот, тревожно оглядываясь, — не видит ли председателя в таком непотребном виде кто-нибудь еще, кроме него, — бросил вожжи на спину лошади и кубарем скатился-с беседки ходка: