Иван Коробейников - Голубая Елань

— Да ты што, Андрей! Белены объелся? Или политического авторитету начисто решить себя задумал?

— А что? — Андрей сквозь пальцы повел мокрой бровью.

— Как что?! — Антипа выкатил глаза и многозначительно окинул всю статную фигуру председателя. — Да ты же как Адам с Нового Афона… Мужику и то срамотно смотреть на тебя, а тут скоро бабы либо, того более, девки на плот пойдут… Чего подумают?

— Пусть идут. Я же в трусах, — попытался было возразить Андрей, но Антипа голосом, не сулящим ничего хорошего, перебил:

— На это дело много смелости не надо, — телешом ходить…

Батов ухватился руками за грудь, покрытую золотистой курчавой шерстью, и закатился.

— Ха-ха-ха! Ну вот, мы опять не поняли друг друга. Да вот же на мне, вот эта штука, — он потянул за резинку трусов, обнажая розовый рубчик на упругом животе, — вот эта штука трусами называется. Легко и удобно. Для лета самая подходящая одежда. Безусловно.

— Какая, к чемеру, одежка, когда стыд и то не весь прикрыт, — возразил на это Антипа. — Да узнай об этом единоличники, что у тебя заместо исподнего такая убожесть, да их ни за какие коврижки в колхоз не заманишь. За каким, скажут они, лешаком нам в колхоз идти, когда в нем и наготу прикрыть нечем. Тоже и политику понимать надо, если у тебя ни стыда ни совести нет. Убери ты его, Лизавета Николаевна, — взмолился Антипа к Лизе, появившейся на шум в окне избушки, — ведь он в таком виде чисто облезьяна, а не человек, не то что председатель колхоза.

Растирая грудь полотенцем, продолжая смеяться, Батов пошел на зов Лизы в дом. Антипа проводил его до крыльца.

— Чадушка! Да у тебя баба золотая, тоже и о ней подумать надо. Ты вот полощешься тут в своих несмелых штанах, а может, какая заглядится на твои тайности — и всему твоему партийному авторитету каюк. Жене тоже не легче того: ревности там и всякие переживания.

В дом Антипа не зашел, полагая, что видеть Андрея, тем более беседовать с ним в таком виде в присутствии жены, он не имеет никакого права. Когда же через несколько минут, одетый, как всегда, Батов появился на крыльце, он с восхищением воскликнул:

— Вот это да! Чисто картинка — настоящий председатель.

Батов сел в ходок и расправил вожжи.

— Садись, Антипа Иванович. Довезу до лесу.

— Мне еще домой забежать надо.

— Заедем и домой.

— Ладно, — отмахнулся Антипа. — Поезжай! Тебе поспешать надо. Большое-то начальство поди тоже дома не сидит.

Переждав, когда колеса ходка простучали по мосткам и за холмом последний раз мелькнула и скрылась высокая крашеная дуга, Антипа, не заходя домой, тронулся в путь.

«Как же, так я тебе и поехал с председателем! — хитро улыбаясь, рассуждал он про себя. — Ну скажи на милость, какой резон мне с тобой ехать? Да любой из тех, что без всякой команды косить выехал, за версту, как услышит ходок, непременно в кусты смоется. А тут я неслышными стопами подойду. Чует мое сердце, что Истошное единоличники полосуют…».

Занималось раннее утро. Озеро курилось туманом. Трава в поскотине сизо блестела. Выбирая кратчайший путь, Антипа шел берегом озера тем неторопким, но спорым шагом, который вырабатывается у крестьян, вынужденных коротать дорогу чаще всего не на возу, а рядом с ним. В легких обутках, которые всегда шил сам, он ступал мягко, на носки, ставя ногу наискосок, но так твердо, что вывертывал во влажном песке глубокие лунки.

За поскотиной дорога тонула в примятой росой траве. Прав был Антипа, говоря, что растет она теперь день и ночь. Он и сам не узнавал знакомых мест, хотя не прошло и недели, как был здесь. Донник — тот самый донник, который тогда едва достигал колена, — поднялся почти до пояса, брызнул желтыми зернами мелких цветов и пьянил медовым запахом. Костерками пылал мышиный горошек, обвивая и клоня тяжелые метелки пырея. Лиловые и алые зонтики тысячелистника прикрывали смуглые пестики черноголовника.

«Гляди, как метнулась травка! — радовался Антипа. — Вот что значит дождик… Мужику он первый помощник. Не пади дождь — и все посохло бы, все трудодни понапрасну бы пропали. И как его приручить, этот дождь? Потому, опять же, не всегда он нужен. Вот косить или страдовать начни — непременно вёдро нужно! А тут Илья-пророк на колеснице, скажи, как в беги начнет гонять. И до чего святой поперешный! Вечно припожалует с дождем не тогда, когда просят, а тогда, когда косят. Я с Батовым насчет бога не шибко согласный, но такое дело, хоть кому доведись, не поглянется. Другой раз и матюкнешь пророка. А может, зря?.. Вот Алеша Янов объяснял, что дождь — это электричество на двух поясах, и как, значит, один пояс на другой найдет, тут тебе и взвоссияет молния и гром загремит. Все может быть. Тот же Алеша где-то вычитал, будто люди, которые шибко большеграмотные, машину такую придумали: нажми кнопку — дождь, вдругорядь нажми — вёдро. Сроду бы не поверил! Но Алеша комсомольским словом побожился, что читал про машину. А парень он такой: понапрасну клясться, да еще комсомольским словом, не будет. Хороший был парень! Где-то он теперь? Если, вправду, такая умственная машина придумана, надо нам ее обязательно заиметь. Только не видать что-то таких машин!..»

Антипа вздохнул. Он продолжал про себя рассуждать и, плутая по неуловимым и капризным дорожкам памяти от одного предмета или события к другому, то близкому, то далекому, все больше приходил к выводу, что жизнь «завернула» куда как лучше и что теперь ему непременно надо прожить еще годов десять, не меньше, а то и все пятнадцать, чтоб дотянуть до того, как вся земля «возьмется» колхозами и появятся машины похлеще, пожалуй, еще и той, о которой рассказывал Алеша Янов.

Незаметно Антипа дошел до Острого увала, от которого намерен был начать осмотр Истошного займища. Здесь он задержался у полоски Максима Базанова. После дождей пшеница пустила поздний подгон и заметно поправилась, но еще и теперь зелень ее поднималась кругами, сквозила рединой и казалась сорной, хотя при ближайшем рассмотрении Антипа этого не нашел.

— С подсадой хлебушко у Максима, — вслух подумал он. — Вот что значит от народу отшатнуться! И вспахано кое-как, и посеяно не вовремя. Першину работку по перстам знать: Фадя у него робил. И что это мудрит Максим? Кулака начисто подрезают, как осот литовкой, а он лезет в это поганое племя! От кулацкой контры досыта наказанный шомполами, а все-таки до удивительности бессознательный. Вот накрою его сегодня на покосе — беспременно мозги ему наканифолю, чтоб почувствовал. Вот кому полную политграмоту прочитать надо… Видит же он, какой хлеб у нас растет в колхозе и какой у него…

Сделав небольшой круг, Антипа вышел на Колесиху, чтоб еще раз полюбоваться колхозным полем. Пшеница стеной поднималась от самой дороги и широким разливом уходила вдаль, упираясь в измереженные легкой дымкой колки. Из утолщенного конца каждого стебля, разрывая рубашку, выходил на волю колосок. Антипа склонился и осторожно коснулся одного из них. Из темной пазушки последнего листа ему на ладонь выкатилась стеклянная бусинка росы.