Иван Коробейников - Голубая Елань

У колодца Антипа с Цапулей устроили привал. Напились прямо из деревянной бадьи, которая так обросла зеленью и так была тяжела, что казалась высеченной из зеленого камня. Студеная, удивительной прозрачности вода обдавала потное лицо прохладой, моментально немело во рту, начинали ныть зубы, и приходилось приниматься несколько раз.

— Хороша водичка! — хвалил Антипа.

Бадью оставили на уголочке сруба, чтоб, если захочется, еще приложиться, а сами примостились на выгоревшую под солнцем колоду. Закурили.

После двух-трех затяжек Антипа обратился к Цапуле.

— Так вот, Василий Афанасьевич, друг ты мой ситцевый. Повернулась, значит, жизнь комлем в другую сторону. По-хорошему повернулась. Поехал сегодня Андрей Петрович в Таловку. Привезет землемера. Теперь они только не землемерами прозываются, а земельными устроителями, потому что по нонешным временам дело их не только землю мерять, но и устраивать ее по справедливости. Да-а. Ну, понятно, тут уж одному устроителю в таком деле не утрафить. Советоваться надо. Вот, значит, и ходим мы с тобой, смотрим: как, где и что. А вечером соберутся все правленцы, и я им полный доклад произведу.

Цапуля сосредоточенно мусолил цигарку. На его небритый подбородок сыпался пепел. Антипа продолжал:

— Вот и выходит, Василий Афанасьевич, что мы с тобой не лыком шиты, не дерном крыты. Ты вот председатель Совета. Власть. Ну и я, — Антипа поморгал глазами, подбирая определение, кто он такой, не нашел и вздохнул, пуская дым через волосатые ноздри. — Одно слово: отошла коту масленица. Васька вот здесь хозяйствовал, хотя ни к чему здесь рук своих не приложил. Чужими руками жар загребал…

Антипа припомнил и то, как прибрал Гонцов к рукам Засеку, как батрачил на него Перфиша Софрончик, чтоб вызвать на разговор Цапулю, упомянул, что и он, Афанасьич, погнул хребтину на кулачье. Но Цапуля продолжал молчать. Разговор о Гонцове навел его на мысль, что Антипа делает все это неспроста, что он, чего доброго, знает или догадывается о тех проклятых справках, которые давал председатель Гонцову. Наконец Антипа замолчал, отдаваясь течению своих мыслей.

Молодая лошадка первое время шла так бойко, что Андрею то и дело приходилось следить, как бы на поворотах узкой лесной дороги не зацепиться либо за пень, либо за ствол очень уж близко подступившей к дороге сосны, и без того ободранной до живого мяса и вымазанной дегтем. Но скоро крутые бока лошади потемнели, и она, как говорят в Зауралье, пошла ездушкой, помахивая куцым, обрезанным по самую репицу, хвостом. Кончился лес. Приятно пригревало солнце. Потоки его мягкого ровного света, окутывая дальние колки прозрачной дымкой, располагали к раздумью. Андрей опустил вожжи и задумался.

Так вот как сложилась его застоинская жизнь…

Нет! Он, конечно, знал, что Застойное не может быть исключением. «Тишь да гладь, да божья благодать»… Как бы не так! Если в Сосновском районе кулачье распороло уполномоченному живот, набило его пшеницей и оставило записку: «Так будет всем, кто зарится на наш хлеб», — то здесь тоже стреляют из-за угла, воруют лошадей, заражают их чесоткой, прячут и гноят в ямах хлеб и, изворачиваясь, лгут — лгут, стараясь забыть свое имя, как это делал Ипполит Усков. Все это закономерно в той битве, которая развернулась по всей стране… Но вот чего никак не ожидал Андрей Батов…

Дуня!.. Как ни старался он вызвать в себе чувство протеста против того, что тепло и мягко сжимало его сердце при одном воспоминании о девушке, ему это не удавалось.

При первом знакомстве у Андрея сложилось мнение, что секретарь комсомольской ячейки — девушка бездеятельная и нелюбознательная. Но то, что он увидел на колхозном собрании, не могло не изменить это первое впечатление. Девушка оказалась с характером. Андрей, естественно, был рад этому. «Добре, — думал он, — опереться, безусловно, есть на кого будет». Тогда же он с возмущением узнал о злой выходке хулиганов, наглумившихся над девичьей честью. Так вот, значит, от чего происходила та замеченная в Дуне Андреем замкнутость и отчужденность, а совсем не от пассивности или простодушной застенчивости, которой, впрочем, она была не лишена. У Андрея родилось к девушке какое-то особое теплое участие. Он видел, с каким уважением относились к Дуне комсомольцы и такие взрослые, серьезные люди, как Степан Грохов, как Антипа, и, сам ни на минуту не сомневаясь в ее чистосердечности, предложил ее кандидатуру в члены правления. Они стали часто встречаться. Неопытный в сельском хозяйстве, Андрей иногда советовался с Дуней. Лицо девушки в таких случаях покрывалось золотистым румянцем, а глаза блестели слезинкой. Она охотно делилась своим небольшим опытом, но бывали случаи, когда с трогательным огорчением сознавалась:

— Не знаю, Андрей Петрович. — А дня через два подходила и, вся какая-то сияющая, давала обстоятельный ответ.

— Так ты же говорила, что не знаешь! — удивлялся Андрей.

— А я у мужиков спросила.

Все это трогало Батова. Когда на ферме плохо пошли дела, он без колебаний рекомендовал Дуню на должность заведующей фермой. Дела на ферме заметно поправились. Но с некоторых пор Андрей стал замечать, что Дуня избегает его. При встречах ведет себя резко, даже вызывающе. Андрей был поражен: что такое?! Он стал присматриваться к Дуне, думать о ней, и то особое мужское одиночество, которое растревожила в нем Орина, дохнуло на него чем-то запретным и сладким. Но тут как раз приехала Лиза, и все пошло по-старому. Так, во всяком случае, казалось Андрею. Однако неясная тревога нет-нет да и посещала Андрея. Сам он объяснял это последними колхозными неурядицами. Андрей почти не спал, осунулся и потемнел. Однажды его подняли к телефону среди ночи. Звонил Чугунов. Пожар угрожал канифольному заводу. Поручив Антипе подобрать человек десять-пятнадцать — на большее рассчитывать было невозможно, так как все, кто мог, давно уже были на пожаре, — и отправить их в распоряжение Чугунова, сам Андрей немедленно выехал в леспром. Когда он садился в ходок, на конный прибежала Лиза.

— Андрей!.. — В одной сорочке и нижней юбке, накинув на плечи платок, она дрожала от ночной свежести и волнения. — Андрей! Это же безумство — бросить все здесь. Я боюсь…

Андрей положил руки на плечи жены, пытаясь заглянуть ей в глаза. Лиза дышала тяжело и прерывисто, и ему почему-то стало не по себе.

— Я скоро вернусь, — сказал он, — ты не волнуйся. Иди домой. Простынешь.

— Что ты. Тепло… — Она что-то еще хотела сказать, но Андрей, не замечая ее порыва, прыгнул в ходок и приказал:

— Гони!

Молодой конюх, недавно принятый в колхоз и поставленный на место Василия Гонцова, кривой на один глаз красавец, тряхнул копной волос, покосился на Лизу и тоном человека, понимающего всю важность момента, произнес: