Семен Журахович - Шрам на сердце

1975

Пер. А. Островского.

Еще наскоро завтракая, Бойчук заглянул в блокнот, где было записано четко несколько дел и фамилий, а за ними сразу же встали лица. Они обрели жизнь, замелькали, когда он сходил по лестнице. «Доброго утра… Доброго утра…» Торопливые приветствия, торопливые взгляды, мысли каждого уже в заботах рабочего дня.

Двадцать шагов через двор, и Бойчука подхватывает неудержимый уличный поток, несущийся к трамваю, троллейбусу. На остановках — скопища людей, на всех лицах одинаковое выражение нетерпеливого ожидания. Троллейбус подошел уже полный, однако Бойчук, которого подталкивали сзади, каким-то чудом оказался внутри. Стоял, крепко зажатый, в проходе, вглядывался в пассажиров и думал, что так же, как и он, все эти люди чего-то ждут. У каждого свое: дела, которые надо сделать сегодня.

На остановках никто не выходил. Переполненный троллейбус умудрился впустить в свое нутро еще нескольких запыхавшихся, раскрасневшихся, однако довольных людей, — едут!

Возле станции метро троллейбус изверг кучу пассажиров, и они — уже каждый отдельно — торопятся к дверям в метро, что машут точно крылья испуганных птиц. Каждый отдельно, под перемигиванье красных и зеленых огоньков, минует узкие проходы и, сделав еще несколько шагов, становится на эскалатор, где причудливо сливаются в одно движение и неподвижность. Люди, стоя на месте, несутся вниз и вверх. Перед глазами Бойчука на встречной ленте проплывало множество лиц — женских, мужских, молодых, старых. Сотни взглядов скользили по встречному эскалатору — мимо, мимо!..

Наконец подвижная лента унесла под каменные своды, на мгновенье Бойчук оказался в круговороте двух встречных потоков. Вырвавшись из толпы, он следом за другими поспешил к перрону — как раз там остановился поезд. В вагоне огляделся, свободного места не оказалось, остался стоять возле дверей, хоть здесь была самая толчея — на каждой остановке выходят, входят. В отличие от вечерних часов утром в метро царит молчание, исполненное, однако, нервного напряжения — скорее, скорее! Раньше спокойный, Бойчук и сам проникся этим чувством и мысленно ругал машиниста, который сегодня, как нарочно, очень медленно вел поезд.

От нечего делать стал вглядываться в туннельную темь, проплывающую за окном: лишь изредка мелькали огоньки. Вдруг у Бойчука от удивления округлились глаза: он разглядел в темноте чей-то укоризненный взгляд. Нет, не укоризненный, а скорее изучающий. «Кто ты?» — почудилось ему. Похолодело в груди. Слишком много было вложено в этот вопрос, и ничего не поделаешь — надо на него отвечать, и немедленно. «А ты кто?» — бросил, чтоб хоть немного оттянуть время, и лишь тут сообразил, что это невежливо. Но тут он догадался — какое облегчение он почувствовал! — что стекло тускло отражает женское лицо, полуприкрытое рукой. И взгляд женщины обращен вовсе не к нему. Осторожно повернув голову, он увидел, что женщина стоит почти рядом, ближе к двери, и напряженно разглядывает что-то на стене туннеля, где изредка сверкают огоньки. А отраженный окном взгляд увеличенных, полных тревоги глаз словно сурово спрашивает кого-то: «Кто ты?»

Бойчук услышал глубокий вздох, а следом за ним — приглушенное всхлипывание. «Плачет?» — обеспокоенно подумал он, стараясь заглянуть ей в лицо, но с его стороны оно было заслонено рукой.

Поезд остановился, дверь быстро открылась. На какой-то миг Бойчук опять попал в беспокойную толпу, но быстро выбрался из нее. Он миновал одну, вторую и третью арки и, когда на минуту стало вокруг просторней, наконец увидел женщину. Она стояла опершись плечом о мраморную стену. Здесь, в толчее нескончаемого движения, странно было видеть человека, который никуда не спешил и, может быть, случайно очутился именно на этой, а не на другой станции. Нетрудно было догадаться, что она никого здесь не ждет, ни с кем не уславливалась о встрече, потому что те, что ждут, следят за эскалатором, а эта стояла опустив глаза и лишь изредка взглядывала на суетливые человеческие потоки, что текли во все стороны. Но вот рука ее поднялась вверх и закрыла лицо, и это движение, его горькая безнадежность, как сдавленный стон, бросил его к женщине.

Но, сделав несколько шагов, он остановился, сам не зная почему, быть может боясь встретить тот суровый, вопрошающий взгляд, который смутил его в вагоне. Механически взглянул на часы, в мозгу сработал сигнал «опаздываю», и он, сам того не сознавая, двинулся к выходу.

Вверху голубело небо, светило солнце, под ногами была (пусть и покрытая асфальтом) земная твердь, и Бойчук почувствовал себя живым человеком, который может идти куда хочет и видеть над собой не железную крышу троллейбуса, не каменный свод, а безмерную высь. Его, как щепку, несло в утреннем потоке.

Бойчук вырос у реки, с малых лет хорошо плавал, гордился тем, что был хорошим пловцом и непревзойденным — среди мальчишек — ныряльщиком. Любил плавать только против течения. Радостное желание одолеть напор воды возбуждало, давало силы. А уж если еще ветер в лицо и волна сердито толкает в грудь — так совсем был счастлив и горд: «Я сильный, я все переборю». А теперь вынужден плыть по течению; оно толкало в плечи, подгоняло сзади — это было унизительно.

Наконец он переступил порог своего учреждения. Привычно прошел длинным коридором до поворота. Первая комната слева — и перед ним его служебный стол, его коллеги. Ему хочется услышать свой голос, что-то сказать громко, хочется пошутить, засмеяться. Но сказать он ничего не смог, потому что неутомимый Жигалко как раз кончал очередной дурацкий анекдот и прямо захлебывался глупым смехом. Сам он куда смешнее, чем его анекдот, и Бойчук, к удивлению остальных, засмеялся весело и от души.

Минутная разрядка окончена. Теперь можно браться за работу. Ответы на заявки, ходатайства, жалобы, предложения, деловые письма в областные отделы, которые он еще вчера дал на перепечатку. Каждое служебное письмо, как научил его горький опыт, после машинки надо перечитать дважды, особо внимательно следя за именами. У него уже были неприятности из-за ошибок и искажений. Наверное, оттого, что он так пристально вглядывался в имена, за каждым из них сегодня ему виделось лицо адресата. Они появлялись перед ним как на экране. Шило, Иващук, Волговая, Дегтяр… Даже из полученного от него письма было видно, что этот работник — безусловно, знаток своего дела, — человек всегда раздраженный, обрюзгший, плохо побритый, но с модным галстуком. Бойчук на миг закрыл глаза, мысленно дорисовывая портрет, но, прочитав в конце обратный адрес, от удивления заморгал: следом за фамилией — Дегтяр — было четко выведено имя и отчество: «Елена Кирилловна».