Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

По базару пристойно прогуливались друг против друга прилично одетые люди и щупали, осязали, рассматривали, изучали, одобряли или охаивали товары. Товары были не только самыми разнообразными, но и порой очень неожиданными.

Впервые за несколько лет Дарья шла в одиночестве, без сопровождения Ивана Ивановича. Он продолжал бунт: выпорол крошку Бижу, размолотил вдребезги китайский сервиз, предъявил супруге грозный ультиматум и решительно отказался сопровождать ее в вояжах на барахолку.

Дарья, притиснув бунтаря устрашающим бюстом к текинскому ковру, пыталась образумить и укротить его. Но огонь бунтующей стихии пылал в глазах так ярко, что супруга сменила тактику: плюхнулась в обморок. Крошка Бижу преданно лизала ее в щеку, чихая и отплевываясь. Как и все собаки, она недолюбливала запаха пудры, лосьонов и кремов. Затвердевший, как алмаз в горниле земных изломов, Иоан не подал даже валерьянки. Лихо напялив набекрень шляпу, он ушел из дома, хлопнув дверью.

Этот ничтожный хлопок, имевший чисто символическое значение, никто в доме и не услышал. Зато, когда Дарья рухнула якобы в обморок, жильцы могли подумать: не волна ли далекого землетрясения добежала до них?

Базар, как и всякое большое сообщество людей, только на первый взгляд поражал своей хаотичностью. Если приглядеться внимательно, то открывались и скрытые закономерности. Попугаи, рыбки, кошки, чижи, ежи, канарейки, старинные ордена и знаки, фаянс и керамика, породистые собаки и колготки, книги и джинсы, меха и электробритвы импортного производства, ржавые дверные петли и почтовые марки, снадобья гомеопатов и подшивка журнала «Безбожник» вовсе не были смешаны в кучу. В старину рынки делились на ряды: мясной, охотный, скобяной, овощной. Некое подобие образовалось и здесь.

Дарья хмуро пересекала все ряды, пробиваясь к тому углу, где собиралась биржа. Перешагивая мешковину, на которой красовались различные кустарные поделки, она шла как сквозь мелко битый лед и вдруг содрогнулась всем корпусом. Так содрогается ледокол, наскочивший на айсберг. Айсберг был втрое меньше Дарьи, в какой-то вызывающе пестрой шляпке и огромных пляжных очках «глаза мерлузы».

— Осторожней! — взвизгнула айсберг, не оглядываясь. — Лезешь как ломовой извозчик.

«Сама — амбал!» — хотела привычно рявкнуть Дарья, но осеклась. Очевидно, она знала, что только макушка айсберга плавает под водой, а вся его сила и мощь прячется в глубине.

— Ада! Какая неожиданность! — воскликнула Дарья несколько в нос и с долей сиропа в голосе. Встреча с подругой сегодня никак не входила в ее планы.

— Дашуша! Боже, кого я вижу? Почему ты не звонишь, не показываешься? Как здоровье Иоана? Ты слышала, эта хамка, Розалия, в прошлое воскресенье оторвала почти новую мутоновую шубу?

Дашуша, не зная, про что отвечать сначала — про здоровье Иоана или про хамку Розалию, пробасила неопределенное:

— Ах, все смешалось в доме Обломовых!..

— Обломовских… — поправила с привычной назидательностью подруга жизни. — Но к чему бы это ты вспомнила? Ты сегодня одна? А где Бижу, Иоан?

— Ну-ка, вы, обломовские, отсуньтесь! — сказал, протискиваясь среди подруг, какой-то лохматый малый. На нем был надет халат внакидку. Весь этот халат бренчал и тренькал. Он был сплошь увешан значками. Ни борец Иван Поддубный, ни славный конькобежец Мельников, да и, поди-ка, сам Кемаль Ата Тюрк не носили на себе столько богатств Монетного двора.

— Куда ты прешь, барахольщик! — грозно вопросила Дарья. — Обвешался, как шаман!

— Подумаешь, интеллигенция, — огрызнулся малый. — Обломовых с Облонскими путаешь, а туда же. Вывески читай вслух! На это хватит с тебя грамоты. Ну-ка!

— Я тебе дам! Хам! Сопляк! Недоучка! — заверещала Ада Евсеевна.

Дело могло реорганизоваться в маленький скандальчик, но, к счастью, совсем рядом какой-то филателист смазал по шее нумизмата, и внимание окружающих переключилось в сторону более активных действий.

— Адочка, я спешу, роднуля! Вечером позвоню! — Воспользовавшись замешательством, Дарья ловко нырнула в толпу, что было не так просто с ее габаритами.

С другой стороны базара пробивался к цели Сева Булочка. Попутно он завернул в нужный ему музыкальный ряд. Старые граммофоны и новенькие «Спидолы» стояли вместе. Эбонитовые пластинки с зелеными наклейками, на которых вокруг граммофонной трубы порхали амуры с вьюнком, и новейшие бобины с магнитной пленкой, пластинки фирмы «Колумбия» и «Мелодия» сосуществовали здесь в полном идеологическом единстве с фирмой «Ожидание».

Дядя с глазами кролика, но не подозревающий о том, что это за штука — «Ин вино веритас!», — радостно приветствовал Севу:

— Здорово, эстет! Махну не глядя Мию Побер на Майю Кристалинскую! В придачу прошу Тамару Церетели, приличной сохранности. Пойдет?

— Мию? — заинтересовался Сева.

Рядом сипло разорялась угасшая «звезда» эстрады с душещипательным подвывом: «Я тебя совсем забуду, детка! И уйду совсем в чужую степь! И твоя из бархата жакетка на другую брошена постель». Ей тонко отвечал Козловский, Энрико Карузо перебивал чей-то подозрительно знакомо дребезжащий глас: «С одесского кичмана бежали два уркана…» Кроткую Валю Толкунову забивал мефистофельский бас Михаила Дормидонтовича Михайлова.

«…Мы поедем, мы помчимся прямо в снежную зарю!..»,«И разошлись, как в море корабли…», «Мой Вася будет первым на луне…», «На заре ты ее не буди…», «…первых нет и отстающих — бег на месте общепримиряющий». Весь этот разнообразнейший многослойный репертуар, исполняемый канувшими и сверхновыми «звездами», остро пронзал, как шило мешковину, голос пьяного поручика. Самого поручика давно уже пришибли на чужбине, а он все звучал, бередя умы: «Чубчик, чубчик, я тебя ласкала, а теперь забыть я не могу!»

— Мия Побер, говоришь? — спросил Сева. — А Юрия Морфесси нет? Или Аллы Баяновой?

— Чего нет, того нет — не могим. А хор эмигрантов могу достать. Как для тебя. Есть на примете. Но сначала слушай, как выдает Мия…

Пластинка была поставлена на диск проигрывателя и зашипела, как сало на сковородке. Сквозь сплошное шшр-ш-шр, иногда прорывались слова: «Чайник новый, чай бордовый… шр-шр-шш… Кипяченая вода!»

— Репертуар подходит! Но это не пластинка!

— А что? — спросил дядя с глазами кролика.

— Точило! Бритвы на ней править.

— Тогда хор Пятницкого слушай! Надавишь кнопку — выскочит новая песня. И сохранность отличная. А это уникум. Стыдно. Не тебе бы, эстет, объяснять.

Забрав свой уникум, дядя гордо удалился. Сева поспешил дальше. Нынче ему было не до хобби. Предстояла генеральная репетиция.

Еще одно обстоятельство знаменовало сегодняшний базар: его впервые осчастливил присутствием старый Роман. Клавдия Ивановна наотрез отказалась участвовать в лицедейской сцене встречи с Булочкой. Она прохаживалась в стороне, неся как бы патрульную службу. От нечего делать Гордеев-Маржаретти стал присматриваться к объявлениям на рекламном щите или просто приляпанным к забору, столбам и киоскам.