Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

Марк Твен, Амброз Бирс, О. Генри, не говоря о великом Мольере, могли лишь позавидовать самобытности этих объявлений. Для них они стали бы золотой жилой находок. Салтыков-Щедрин только покачал бы головой, а Зощенко и вовсе не удивился бы. В годы его молодости объявляли и не такое. Народонаселение ушло вперед, обрело долгожданную грамоту, но отдельные индивиды все еще предпочитали грамоту Фильки.

«Если нужна женщина для прогулок — обращаться по адресу… в любое время. Оплата по соглашению сторон».

— Мне требуется женщина для прогулок! — с вызовом заявил старый Роман.

— Рома, ты не понял, — пояснила Клавдия Ивановна, — имеется в виду женщина для прогулок с детьми дошкольного возраста.

— Ах, так. Понятно. А это что?

«Требуется трехкомнатная квартира со всеми уд. В обмен предлагается однокомнатная кв. со всеми уд. В придачу отдаю: два улья, шесть плодоносящих кустов негуса, молодого скотчтерьера. Водопровод во дворе, обращаться для осмотра по адресу…»

— Людям так надо! — безапелляционно утвердила Клавдия Ивановна и это объявление.

— А вот! «Меняю трехлетнюю лайку на овчарку. Желательно шотландскую».

— Господи, какое тебе дело до того, кто с кем и чем меняются?

— Да, да! Пожалуй. Все зависит от того, какова овчарка — не дать бы маху. А это мне понятно: «Сдается угол в однокомнатной секции мужчине-холостяку. Брюнету. Желательно интеллигентному. Старше пятидесяти лет просьба не обращаться».

— Черт ее знает, — ворчал старый Роман, — тульский самовар меняют на саратовскую гармонику, брюнета — на интеллигента, квартиру — на дачу. Побесились все, что ли? Меняют, разменивают, переманивают! Чем больше строится в городе жилья, тем больше обменов. Напасешься здесь квартир. Никто не желает сменять квартиру на блиндаж или скрипку — на лопату.

— Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше, — этой старой пословицей Клавдия Ивановна как бы подводила итог спора. Маржаретти спорить тоже не стал. Он лишь проворчал себе под нос: «Пора бы людям и отличаться от рыб. Старик прав, можно стремиться жить лучше, но не до такой степени».

Леня с Наташей застряли где-то между галантерейным и книжным рядами.

— Смотри, годовая подшивка журнала «Сатирикон», и сравнительно дешево.

— А вот Надсон!

— Плевать на Надсона, вон книга Арцыбашева.

— А это я покупаю! — заявила Наташа.

— Что — японский веер?

— Нет! Игоря Северянина!

— Ты же обещала ничего не покупать. Идем! — тащил непокорную Леня, втайне побаиваясь, что знакомство с барахолкой может пагубно повлиять на экспансивную душу молодой супруги.

Кто-то менял Библию на комплект журнала «Русский инвалид», медаль «Героям Плевны» отдавали за знак гвардейца и требовали ошарашивающей доплаты. Кто-то орал: «Вот медаль, редчайший экземпляр». Кто-то вкрадчиво предлагал нательный пальмовый крестик. И если весь мусор прошлого был в цене, то на новенькую электрическую щетку никто и не глядел.

— Это чего?

— Щетка. Сама чистит зубы. Вжик — и готово!

— Чего — вжик! Вжик — и зубов нет?

— Ах, что вы? Это новинка. Работает мягко-мягко.

— А на кой пес ее было изобретать? — походя замечает кто-то из толпы. — Совсем уж ум за ум. Зубы руками лень почистить. Иди, детка, махни свою щетку на мотомехложку. Сама кормит. Раззявишь пасть, бах — пельмень во рту! Изобретатели…

— Мадам, а у вас средства от пота ног нет?

— Вот французская кофеварка и в придачу непарный бронзовый подсвечник.

— Почем этот велюр?

— Меняю японский лак на китайскую тушь!

«Какой странный город, — подумал старый Роман, — почему здесь все гонятся за импортными вещами? Небось грипп они не предпочитают гонконгский или японский?»

…Барахолка жила своей жизнью: веселилась, орала, спорила, ощупывала, меняла, искала, предлагала. Все были при деле. Кое-кто при единственно любимом деле. И если Наташа с Леней озирались по сторонам с любопытством, то старый Роман грустно размышлял о чем-то своем.

— Кримпленом не нуждаетесь? — шепнул ему кто-то на ухо. — Отрез на любой рост…

— Нет! Не нуждаюсь! Впрочем, постойте. А глазета не имеете?

— Чо?

— Глазет. Материал такой парадный. Или парча? Идет на рясы и обивку гробов.

— Остришь, дедуля? Скоро отшутишься! Они тебе, любимые детки и внуки, тряпочкой, тряпочкой гроб-то обстегают. Ценою подешевше.

Рита была женщиной решительной, работящей и любвеобильной. Любвеобильность сама по себе не порок, но в смысле общественной полезности этого качества человеческого характера автор несколько сомневается.

Так или иначе, будучи особой неглупой, Рита все свои таланты подчинила одному — обогащению. Нет и нет! О том, что огорчало Конфуция, она не подозревала, обогащение знаниями, которые выработало человечество, ее тоже не интересовало. «Люди живут в мире вещей, — рассуждала она, — следовательно, вещи — вершина благоденствия. Но вещи по очень давней и неумной традиции стоят денег. Стало быть, надо добывать деньги». Ни сдельная, ни почасовая, ни сдельно-прогрессивная оплата труда ее не устраивала. Она ушла из ателье мод, где была закройщицей, устроилась для маскировки на грошовую должность и все свободное время дня и ночи строчила жакеты, костюмы, платья, ансамбли, юбки и халаты.

Впрочем, по ночам Рита работала редко. Ночь — время от сотворения мира, предназначенное для отдыха. Но именно это время зачастую используется не по назначению. Смолоду его тратят на свидания, а к старости — на бессонницу.

У Риты была своя очень стройная и аргументированная теория по поводу нравственности. В пятнадцать лет она влюбилась сразу в троих и тем самым сразу же поставила себя выше ревности, верности и долга, считая это глупыми пережитками. Рита не была развратна, она была любвеобильна. Но время сыграло над ней злую шутку — опрокинуло всю ее теорию.

Однажды старый, но такой же любвеобильный человек с Кавказа сунул ей четвертак под подушку. Все утро Рита ревела. Может быть, в ней проснулось самолюбие? Возможно. Во всяком случае, она стала осторожней с выбором знакомых, но и это было еще не бедой. С годами сама несовершенная природа ниспослала на нее желание стать женой, матерью и владыкой маленькой, но семьи. Перебрав в памяти всех тех, кто шептал ей самые святые и грешные слова, нежности, глупости и клятвы, она с ужасом убедилась, что ни один из них не сгодился бы на роль мужа и на неделю.

Сева нравился ей своей смекалкой, энергией, свободой от предрассудков, не говоря о прочих мужских достоинствах, о коих автору не дано судить. На примете оказалась еще одна кандидатура на роль супруга, но с ней дело обстояло сложнее. Сева был не старый «старый холостяк», а тот, другой, будучи много старше Риты, успел жениться разиков шесть. И если бедный страховой агент маялся ущемленным, как грыжа, самолюбием оттого, что не имел лишней десятки, то из другого деньги сыпались, как махорка из кармана дурака. В отличие от Севы Рита не собирала фольклора, но пословица о том, что от трудов праведных не наживешь палат каменных, была ей известна. Однако не это смущало Риту. Она понимала, что ее влияние на Севу неизмеримо выше, а ей хотелось бы верховодить в будущей семье, как ей взбредет в неглупую голову. Тот, другой, относился к ней снисходительно и не давал повода надеяться, что семейные узы изменят положение.