Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

— Такой еще молодой, — прошептала она, — как вам не стыдно? Лучше бы честно попросили взаймы. А то… агент… разрешите застраховать… А сам глазами зырк, зырк…

— Таким образом, Ритуля, вы впервые видите этого симпатичного гражданина? — шеф смотрел на Севу отчужденно, будто тоже впервые видел его, и разминал кисть руки.

— Он, очевидно, воспользовался тем, что я не прихлопнула входную дверь. Но не трогайте его, Мишель. Отпустите. Пусть по дороге его грызет совесть…

— Да, да! Пожалуй, — согласился Мишель, — совесть. Она очень любит грызть именно таких людей… Видите, как округлились его глаза. Он переживает. Я тоже ошибся. Это не мой сотрудник. Я впервые вижу этого псевдоагента. Ну, прошу на выход.

— Идите вы все к черту с вашим балаганом! Артисты погоревшего театра! — заорал Сева, делая решительный шаг к двери. Очевидно, он все же был взволнован или не разобрался впопыхах, потому что вместо входной двери рванул дверь в нишу.

— Минуточку! Вам не сюда, — придержал его Аншеф за плечо. — Ходи в дверь.

Севе показалось, что когда-то давно, в детстве, он уже слышал эту фразу. Ожидая толчка, пинка или иного оскорбления действием, придавшего бы ему необходимое ускорение, он испуганно оглянулся. Но провожающий был вежлив:

— Я провожу, Рита, молодого человека до подъезда. А то он опять спутает двери.

На площадке Аншеф шепнул сквозь зубы:

— Завтра же принесешь мне ордер на трехкомнатную квартиру. Дело превыше всего. Об интимных визитах побеседуем позже…

В этой главе мы застанем всех наших героев, занятых и озабоченных кто чем.

Мастер Аракчаев собирался в больницу навестить старого Романа.

Красивые от краски глаза Риты были заплаканы. Она сидела одна возле двух пустых рюмок и повторяла про себя одну и ту же фразу: «Как нелегко найти друга. Вернее сказать — невозможно». Откуда ей, такой богатой и бедной, было знать, что за много лет до нее эту же фразу сказал незабвенный Проспер Мериме.

Иван Иванович, пользуясь отсутствием конь-бабы, поволок в комиссионный магазин еще один сервиз. От проезжающих машин он дребезжал в серванте и отравлял ему настроение. За всю счастливую супружескую жизнь этот сервиз еще ни разу не был поставлен на стол.

Совершенно безвинно пострадал букет роз, доставленный с юга спецрейсом, он был выброшен в мусорное ведро. Впрочем, такова участь всех букетов.

Страховой агент пребывал в глубокой меланхолии. Он лежал на своей широкоформатной тахте и страдал. Страдал глубоко. На тумбочке, изображавшей сейф, стояли кеды с распущенными шнурками, под столом валялась трубка-кальян и уже ненужная облигация спортлото. Какой-то там крестик был поставлен на талоне не на том месте и все нули отлетели, а облигация потеряла радужный смысл. Все одно к одному. Портрет в старинной раме висел криво. Один из нижних гвоздиков погнулся. Казалось, что легендарный дедушка, хлебнув для храбрости, решил наконец всерьез побеседовать с шаловливым внуком.

Ниже портрета красовался плакат, приколотый кнопками. Автором глубокомысленного изречения был отнюдь не Сева. В минуты признания ума, обаяния и щедрости Аншефа Сева просто запомнил одно из его любимых выражений и броско процитировал: «Помни о тех, кому еще хуже». Теперь эти слова звучали издевательски.

Магнитофон страдал умеренно: «Две слезинки — конец нашей сказке, завтра новое солнце взойдет…» Сева потянулся, чтобы сорвать со стены дурацкий плакат-манифест и задел портрет. От этого вылетел верхний гвоздь… Сева едва увернулся от массивной рамы. Она все же задела его, оставив на плече впечатляющий синяк. Весело тренькнуло стекло, разлетаясь на лучистые осколки, магнитофон поперхнулся и завел новую песню: «Стаканчики граненые упали со стола, упали и разбилися — разбита жизнь моя… И некому стаканчиков граненых подобрать, и некому тоски своей и…»

Сева ткнул пальцем в кнопку. Магнитофон умолк на полуслове. Прислонив деда к стенке, внук начал собирать осколки. Подняв глаза на портрет, Сева вздрогнул: избавившись от мутного стекла, безымянный дед смотрел на единственного внука с осуждающей подозрительностью.

— Тебе-то что было не жить? — сказал страховой агент вслух. — Мне бы твои заботы под Перекопом! — Походив перед телефоном в мучительном раздумье, он все же решился и набрал нужный номер. Впервые ему ответил не Аншеф, а незнакомый голос:

— Что? — спросил Сева, чувствуя, как сильно вспотела у него левая нога. — Исчез? Как? Не может быть! Когда?

Сева положил трубку и, чувствуя, как начала потеть правая нога, прошептал в изнеможении: «Катастрофа. Если рухнула такая глыба, как он, то что делать мелкой мраморной крошке?»

В этой части нашего повествования раздался последний звонок в дверь.

Едва волоча потные ноги, Сева пошел открывать. Приветливый голубоглазый молодой человек в штатском спросил корректно:

— Вы страховой агент Всеволод Пантелеевич Булочка?

— Да! — безрадостно подтвердил Сева.

— Нам необходимо побеседовать. Я следователь. Моя фамилия — Ягодка.

На этом, собственно, можно и завершить нашу повесть, полную чудес. Разве что привести несколько выдержек из официальных документов.

ОТВЕТ НА ЗАПРОС ОБХСС С ПОСЛЕДНЕГО МЕСТА РАБОТЫ: «Дария Дамировна Абубекерова в 1955 г. закончила торг. кооп. техникум. Диплом утерян. Копия, не заверенная нотариусом, выдана на руки при увольнении.

На работе зарекомендовала себя положительно. От рядового продавца прошла большой путь до зав. секцией басонной галантереей. Имеет ряд благодарностей от дирекции.

После ревизии объявлен строг. выговор. Переброшена на секцию бижутерии. На вышеуказанной работе отличилась положительно. После ревизии уволена без предупреждения.

Морально устойчива. Других компрометирующих данных не наблюдалось».

Сей всеясный документ пересекала фиолетовая диагональ: «Почему свидетель проходит, как Беккер? Что за псевдоним? Проверить!».

Мелкий игривый почерк отвечал: «По паспорту Абубекерова. Находится на иждивении мужа И. И. Паршикова. Псевдоним творческими союзами не зарегистрирован. Паспортный режим не нарушен».

ИЗ ПИСЬМЕННОГО ОБЪЯСНЕНИЯ В. П. БУЛОЧКИ СЛЕДОВАТЕЛЮ В. М. ЯГОДКЕ:

«…Зачем мне, одинокому, три комнаты? Так это не мне, а ему. Он собирался открыть личное бюро по обмену квартир. Он красиво говорил: «В первой комнате — зал ожидания. Приятная меблировка, мягкий свет и тихая музыка, которая заставляет думать о вечном и преходящем, передняя отделана мраморной крошкой…

Во второй комнате вас спрашивают: каков предел ваших желаний? В третьей — сбываются мечты. Ни вывесок, ни волокиты. Все знают, что это мое бюро! Личное, подчеркиваю, а не частное. Частная собственность запрещается в нашей стране законом».