Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

«Сделай одолжение… Будь любезен… Помоги, пожалуйста… Дай на минуточку!» — вот набор его любезностей. А скажешь ему с народной прямолинейностью: «Хватит побираться! С такой мордой воровать пора!» — обижается. Он к грубости не привык.

— Ну, послал бог попутчика, — сказал я с тоской и попытался отделаться: — Я еду с компанией…

Костя нервно поджал губы и обиделся:

— А я тебе не компания?

— Видишь ли, Костя, это компания спартанцев: мужланы, ходоки, выносливые, как гольды, и грубые, как смерды, и никаких удобств — тебе будет трудно.

Костя сейчас же заверещал:

— Боже, почему я дружу с людьми, начинающими свою родословную не от Сима и Иафета, а именно от второго сына Ноя — от Хама. Решено твердо — я еду с тобой.

— Черт с тобой! Придешь ровно к пяти, я бегать, как лакей, за тобой не буду!

— Ха, он за мной? Сам же и проспишь…

Конечно, он опоздал к катеру на пять минут. За эти пять минут катер удалился на такое расстояние, что Костя и я прыгать не решились. Оставалось только изучать расписание и ожидать следующего рейса.

Но Костя уже отыскал шкипера пристани и доказывал ему, что катер ушел на пять минут раньше. При этом он демонстративно потрясал своей фамильной реликвией — часами фирмы «Мозер».

— Уверяю вас — это хронометр. Лучшая часовая фирма в мире, — бормотал он, — это гарантия точности! А вы отправляете катера по каким-то электрочасам…

Шкипер зевал, почесывался спросонок, потом озлел:

— Что ты мне суешь свою блюдечку на цепи. Электрочасы стоят еще с той навигации, я по своим отправляю!

— Но у меня «Мозер», это подарок папы… — опять завел Костя.

— А вот дедушкин подарок, — огрызнулся шкипер и показал часы фирмы «Павел Буре». — А то «Мозер», «Мозер»! Служил у нас в отделе снабжения один Мозер, такой аккуратист был, а сел, где стоял, — три года получил. Вставай по петухам — и опаздывать не будешь…

Костя оторопел и гордо удалился. Я не буду рассказывать, как надоел мне попутчик со своими часами. Его вообще куда-то занесло. Он начал доказывать, что раньше все было лучше: столяры, колбаса, «мозеры», закаты, кастор на штаны и касторка для желудка. Он договорился до того, что заявил, что естественные спутники Земли практичнее искусственных. Я не выдержал и по ходу его демагогии заметил, что, по мне, лучше иметь хоть искусственную, но спутницу, чем такого попутчика.

Костя опять обиделся и умолк. Стало тихо. Было слышно, как в глубине брючного кармана стучал «Мозер». Казалось, где-то в животе у Кости завели движок для полива огородов. Потом попутчик задремал, и стук прекратился.

Через час мы пристали к острову. Костя завел было песню насчет расписания и опоздания и полез за часами. «Мозер» не булькал. Костя тайно от меня потряс его и сунул обратно в карман.

Можно ли поймать десять рыб на одну удочку? Последовательно — вполне! А поймать одну рыбу сразу на десять удочек? Никогда! Но Костя считает, что можно, и всегда кидает свои лески на мои. Я начал выражаться, и он удалился шагов на пятьдесят.

Поймав какого-то неполовозрелого берша, Костя бросился на него грудью. Так в молодости бросался на мяч Хомич. Берш был втиснут в грязь, оглушен, контужен и уже в бессознательном состоянии привязан на веревку, как коза. Суеты с этим бершом было больше, чем с налимом в рассказе Чехова, хотя вокруг налима суетилось несколько человек.

Нет, одному на рыбалке все же лучше. И вдруг зазвенели сразу три колокольчика на Костиных удочках. «Повезло идиоту, — подумал я, — берет сразу на всех…» Но звон утих, словно умчалась по дороге тройка с бубенцами. Через минуту Костя сопел у меня за спиной. Потом сообщил:

— А у меня несчастье: лески спутались, и я их закинул все сразу…

— Иди и распутывай!

— Но они улетели… Я их привязал к тонкой ветке.

— Ты бы их привязал к ноге и летел вместе с ними на дно четвертым!

— Не груби, будь любезен, дай мне леску, два крючка, грузило и два колокольчика.

— А колокольню с храма Иоанна Златоуста тебе не надо?

Это уж не юмор, дорогой читатель, если он длинен, как те пьесы, над которыми смеются только авторы. Я не буду размениваться на подробности. Сообщу скороговоркой, что мой попутчик сумел оборвать все лески и утопить все грузила. На другое утро я отдал ему последнюю удочку, и он удалился. С час стояла подозрительная тишина. Я забеспокоился и решил посмотреть, чем занят Костя. Подкравшись незаметно, я увидел, как он исследует конец лесы: он умудрился оборвать последнее грузило. Шкодливо озираясь, он достал свой фамильный «Мозер», привязал часы к леске и, раскрутив их над головой, запулил в реку…

Кого в наш век удивишь водопыленепроницаемыми часами? Но «Мозер» сделан в прошлом веке… Впрочем, я не об этом. Я все о том же, с чего начал: коллективно хорошо болеть язвой желудка, а рыбку лучше ловить в одиночку.

Артист Зацелуйский-Зрякин запил. Такое случается с ним редко и на сей раз было совсем некстати.

Главный режиссер, узнав об этом, трагически вымолвил одно лишь слово: «Премьера». Помреж, потирая руки, шепнул на ухо ведущей героине: «Будет зрелище-с…»

Зацелуйский, допив последний стакан дрянного портвейна и закусив вместо мармелада гримом, вполне осмысленно изрек:

— Уйду! Я не до пенсии уйду — от пенсии уйду! Кончен бал — лакеи тушат свечи! — И, твердо ступая, пошел под сцену, к старику слесарю, с которым давно состоял если не в творческой, то в обычной доброй дружбе.

Пнув по дороге бутафорского льва, он проворчал:

— Всю жизнь прожил среди тряпочных пальм, среди львов из папье-маше, среди комедиантов, притворяющихся трагиками, и бездарей, ломающих комедию. За что? Какой-то вертихвостке дают заслуженную. Ни уха, ни рыла, ни, пардон, даже бюста! Уйду!

Пустой и темный зрительный зал зиял, как провал, как пропасть, как пещера, и Зрякин погрозил в пропасть пальцем:

— Я начинал с гамена, с фата, с гаера! Я был «человеком с тросточкой» и дошел до героя-любовника. Мой путь в искусство тернист, как венок Христа. А здесь какой-то травестишке-лепетушке [14] «Гамен», «человек с тросточкой», «травести» — устаревшие амплуа — специальности актеров. дают заслуженную! Каково?

Через пяток минут Зрякин, обнимая слесаря и увлажняя его спецовку слезой, но хорошо владея собой, жаловался:

— Лука, я видел игру великих! Пардон, ты помнишь Бабанову в «Леди Макбет Мценского уезда»? Потрясающе! Она одна на сцене молчит шесть минут, ради того чтобы сказать два слова: «Я Колокольчикова!» Зал затих! Зал подавлен — массовый гипноз, а не игра… Лука, уйдем из искусства? Совсем. Навзничь. Навсегда! Пусть арфа сломана и не скрипит, пусть жертвенник разбит — хрен с ним, с керосином!

Лука, пытаясь унять и утешить друга, резонно советует: