Анатолий Полянский - Село милосердия

Потом он стал думать о раненых. Привезут их завтра в село. А где разместить? Чем накормить? Где добыть медикаменты? И, главное, как уберечь от опасности?.. Конечно, немцы тоже разные. Есть среди них убийцы, грабители, но есть и обычные люди — рабочие, крестьяне. И пусть они одурманены Гитлером, что-то же человеческое в них должно было сохраниться…

Следом за армейскими частями придут, конечно, жандармерия, гестапо — Билык уже читал об этом в газетах. От них пощады не жди. Но для создания администрации на оккупированной территории нужно время. Да и Кучаково — село глухое, окруженное болотами. До него не сразу доберешься. Значит, некоторый срок есть… Знать бы только, сколько его отпущено. И что нужно для того, чтобы скорее поставить раненых на ноги?

Не находя ответа на мучившие его вопросы, Лаврентий Гаврилович испытывал полную беспомощность. То ему казалось, что надо организовать вооруженную охрану и, если немцы нагрянут, дать бой; то думал о том, как понадежнее всех спрятать, чтоб не нашли, даже если возьмутся искать.

Под утро, так и не сомкнув глаз, Билык встал, открыл окно. Ему представилось, как по проходившей мимо дома дороге поутру заскрипят телеги. Первым, конечно, двинется Родион Павлович Пащенко. Бухгалтер — человек долга, пользуется у колхозников заслуженным авторитетом и от общего дела никогда не отставал. За ним другие потянутся. Григорий Дорофеевич Литвиненко, например. Он хоть из рабочего класса, стрелочником служит, но с лошадьми управляется, как заправский кучер. Определенно поедут братья Томилины. И Василий, и Демьян мужики безотказные. На что Василий инвалид (ключица сломана, и рука плохо двигается), а попросит кто помочь, всегда пожалуйста. Такие печи кладет — на век хватает.

Лаврентий Гаврилович поежился, почувствовал прохладу. Выпала роса, значит, скоро утро, подумал он и мысленно вернулся к людям. Олексиенко! Как же он его позабыл? У деда и лошадь есть, и ко всякому риску его, как магнитом, неудержимо тянет. Храбрый, рассказывают, солдат был в свое время и до сих пор отвагу не растерял…

Как ни странно, а может, наоборот, закономерно, однако, не дожидаясь клича, мужики в селе стихийно готовились выехать с рассветом в Артемовку. После ужина к Дворнику зашел живший неподалеку старинный приятель Александр Илькович Лукаш.

— Ты, сосед, как считаешь, ехать нам до Артемовки своим пособить или нет? — спросил он осторожно. Был Лукаш мужик основательный, спешки ни в разговоре, ни в деле не терпел.

Василий Ерофеевич хитро прищурился:

— А у тебя на то своя думка имеется?

Александр Илькович пригладил пышные усы, кашлянул для солидности и басовито произнес:

— Как не быть? Я так разумию; следует двинуть пораньше.

Дворник, любивший подшутить над приятелем, с нарочитой опаской произнес:

— Между прочим, там мины раскиданы. Как бабахнет — волов твоих вмиг раскидает.

— Что волы? Худоба и есть худоба, — резонно возразил Лукаш. — Там червоноармейцы животы свои кладут, в ты — волы…

Василий Ерофеевич переглянулся с женой. Они-то уже раньше обо всем переговорили и пришли к единому мнению, что ехать совершенно необходимо. Так что Лукаш ломился в открытые ворота.

— Ты не серчай, Александр Илькович, — примирительно сказала Евдокия Михайловна. — Мы тоже так решили.

— Тогда ты свой пожарный инвентарь скинь да соломой не забудь возы притрусить, — сказал Лукаш Дворнику.

— Так и сделаем, — согласился Дворник. Не хотелось обижать друга, и потому Василий Ерофеевич не стал объяснять, что еще засветло вместе с Ваней освободил повозки от лишнего имущества. Но Евдокия Михайловна, не сдержавшись, улыбнулась. Муж с сыном часа два возились возле бочек и насосов, отвинчивая и стаскивая их в сарай.

— Прощевай! — сердито буркнул Александр Илькович. — Распустил ты свою жинку. Подумаешь, велика птаха — звеньевая, пятисотница!.. Негоже бабе в мужской разговор встревать!

С трудом успокоив расходившегося приятеля, Дворник условился с ним выехать из села в шесть часов. С тем Лукаш и ушел, намереваясь по дороге зайти еще к брату Трофиму, потому как любое дело вдвоем вершить сподручней.

Задав сено корове, Дворник разделся и лег. Взяв по привычке газету, хоть и десятидневной давности, он стал неторопливо, в который уж раз, просматривать ее от корки до корки.

«В Театре имени Тараса Шевченко прошла очередная премьера Украинского музыкально-драматического театра “Лимеривна” Панаса Мирного», — прочел он и горько усмехнулся. Теперь по театру небось германцы шастают, свои пьески показывают. Среди них, может, и тот жирный бауэр, на которого Дворник вынужден был работать в германском плену еще в первую империалистическую. А не он, так его сыновья. Радуются, сволочуги. Ну да недолго им веселиться. Недаром же пишут, что наши нынче Берлин бомбили.

Василий Ерофеевич перевернул страницу:

«Трудящиеся собирают теплые вещи для бойцов…» Верно. У них в селе тоже собирали. Всем миром тащили кто фуфайку, кто валенцы, а кто и тулуп. Жалко, конечно, отдавать свое, горбом нажитое, но разве ж народ не понимает, что солдату на снегу в окопе теплая одежда, что жизнь…

«Среди трактористов на селе развернулось движение двух-сотников». И такое было. Ребята из МТС на колхозных полях по двести процентов нормы за день вырабатывали. Да и бабоньки шибко нажимали, чтобы, значит, скорее хлеб убрать да озимые засеять. Кому только теперь все это добро достанется?

«В дружинах Осовиахима изучают военное дело», — попался на глаза заголовок, набранный крупным шрифтом. И Василий Ерофеевич подумал, что вся информация идет еще из той, прошлой жизни, хоть уже и не мирной, но привычной. Теперь она кончилась. Пришел на Украину германец, наступила недобрая година. Вот тут и зарыт главный вопрос: можно ли жить под германцем?..

В глубине души Василий Ерофеевич сознавал: жить нужно по-прежнему честно — это и есть главное. Чтобы не стыдно было потом людям в глаза смотреть. А уж что делать — обстановка подскажет.

Евдокия Михайловна, возившаяся у печи, гремела горшками. Было далеко за полночь. Иванко, спавший на печи, давно досматривал третий сон. А Софьи нет, ушла куда-то с девчатами. Но это не очень беспокоило Дворника. Дочь давно стала самостоятельной. Наверное, у подружки заночевала.

— Ты скоро, жена? — спросил он. — Час поздний, пора отдыхать!

— Сейчас, — отозвалась та и, громыхнув еще раз ухватом, вошла в комнату. — Гасить свет или нет?..

Задуть лампу она не успела. В окно, выходящее на огороды, легонько стукнули. Василий Ерофеевич встревоженно вскинулся. Кого нелегкая принесла? Время для гостевания неподходящее. И ежели кто пришел на ночь глядя, то определенно с бедой.

Стук повторился. Евдокия Михайловна накинула на плечи платок и пошла к двери. Прежде чем отодвинуть засов, спросила, кто там.