Анатолий Полянский - Село милосердия

— Свои, — послышался мужской голос. — Отворите, люди добрые!

Опасливо приоткрыв дверь, Евдокия Михайловна отпрянула и едва не уронила лампу, которую держала над головой. В дверь ввалился высокого роста человек, весь сверху донизу в болотной грязи. На голове его каким-то чудом держалась сплюснутая офицерская фуражка. Лицо заострилось. Щека рассечена, и на ней запеклась кровь.

— Не пугайтесь, ради Бога! Свой я, артиллерист, под Артемовкой в бою был, — с трудом выговаривая слова, пробормотал вошедший. — Попить бы…

Женщина метнулась в кухню, набрала в ковшик воды, дрожащей рукой подала незнакомцу. Тот пил торопливо, захлебываясь. А Евдокия Михайловна стояла рядом и жалостливо глядела на изможденного, смертельно уставшего парня.

В коридор вышел Василий Ерофеевич. Окинул пришельца взглядом и все понял.

— Повечерять собери, жена, — коротко сказал он и, повернувшись к ночному гостю, добавил: — Заходи, будь ласков. В хате расскажешь, в чем нужда.

— За деревней раненых полно. Живые… Еще живые. Погибнут люди! — отрывисто заговорил Крутских, ибо это был он.

Когда взрывная волна отшвырнула его на болото, младший лейтенант потерял сознание. Сколько продолжалось забытье, он не помнил, очнулся в темноте. Сквозь прорехи в облаках выглядывали звезды… Он попытался приподняться и застонал от боли. Затылок разламывало, плечи одеревенели, спина, словно чугунная, не гнулась. Перед глазами все плыло, к горлу подкатывала тошнота.

Собравшись с силами, Крутских с немалым трудом выполз на пустынную дорогу. Пошатываясь, встал. Звезды то тускнели и расплывались, то становились радужно крупными, яркими. Он сделал шаг, другой, покачиваясь от слабости. Колени не слушались, подгибались. Хотелось лечь и снова забыться, но он пересилил себя. Пошел медленно, осторожно. Неожиданно споткнулся и упал на лежащего поперек дороги человека. Ощупал: руки стали липкими от крови. Приложил ухо к груди — сердце стучит… Сделав невероятное усилие, младший лейтенант поднялся и тут же услышал чей-то стон, чей-то вскрик…

«Сколько их? — с отчаянием подумал Крутских. — Может, и мои солдаты здесь? Помочь, немедленно помочь! Нужно найти людей, сам не управлюсь. Должны же быть поблизости жители?»

На хуторе стояла глухая тишина. Никаких признаков жизни. Даже лая собак не слышно. Крутских толкнулся в ближайшую хату пусто, в соседнюю — никого. Пошатываясь, вышел за околицу и медленно побрел по дороге. Им владело сейчас единственное желание — встретить хоть кого-нибудь. Не могли же все попрятаться, уйти, погибнуть!

Свет мелькнул внезапно — впереди, у самой земли. Даже не сразу поверилось в удачу. Может, галлюцинация? Он закрыл глаза, открыл — огонек продолжал гореть, манил, притягивал к себе, и Крутских, отбросив осторожность, пошел на мерцающую в ночи точку, все убыстряя шаг. Последние метры он почти бежал, с трудом удерживая равновесие, пока не наткнулся на изгородь. Перед ним оказалась хата с высокой крутой крышей. Крайнее оконце ее было освещено…

Пока Крутских ел, жадно глотая поданную Евдокией Михайловной заправленную салом картошку, Дворник, сидевший напротив, в упор разглядывал ночного пришельца. Глаза красные, припухшие, под ними темные круги, а ведь совсем молод, едва за двадцать перевалило. Руки дрожат, как в лихорадке. Видя, что парень все время порывается что-то сказать, он жестом останавливал его, приговаривая:

— Подкрепись, поговорим потом… Да не бойся, у своих ты. А насчет раненых мы уже знаем. Чуть рассветет — поедем.

— Нельзя ждать! — воскликнул Крутских. — Там же бойцы кровью истекают!

— Не агитируй, хлопец. Мы и сами с разумением. Только в темноте поисками заниматься толку мало. Кого во мраке сыщешь? Сейчас ложись, немного поспи…

Через пару часов Василий Ерофеевич выглянул в окно и решительно поднялся. Он разбудил сына, велел запрягать лошадей.

— Ты Ваню не брал бы, а? — попросила Евдокия Михайловна. — Мал он на раненых глядеть. Лучше я пойду…

— Нет, жена, по мирному времени он бы еще в маленьких ходил, а сейчас детство кончилось. Мужик он, пусть ко всему привыкает. А у тебя тут других забот полно. Поесть наготовь, да поболее.

— А где людей разместим? Не на один ведь день? — спросил Крутских.

— Ты прав, служивый, — отозвался Василий Ерофеевич, — квартирование — важный вопрос. Не занять ли нам детский сад? Он тут близко…

— Вот это дело!

— Так и поступим. Слушай меня, жена, — беря из рук сына вожжи, сказал Дворник, — детский сад отопри, соломой пол погуще притруси, чтоб, значит, людей не на голые доски класть… Ну, хозяйствуй!

Небо на востоке только чуть посветлело, когда со двора Василия Ерофеевича Дворника одна за другой выехали возы. Дребезжа и подпрыгивая на ухабах, они покатили по еще темной притихшей улице. За ними следом потянулись из села разномастные повозки и телеги.

Ехали братья Томилины и Лукаши со своими сыновьями. Поспешали Олексиенко с Гладуном. Горячили коней Родион Пащенко и Кирилл Заяц. Торопились Григорий Дорофеевич Литвиненко, Иван Прокофьевич Глядченко, Андрей Алексеевич Литус… Все, кто имел лошадей, быков или смог добыть их хотя бы на время у соседей, направлялись сейчас к Артемовке.

Опасность подстерегала на каждом шагу. Бой хоть и кончился, но то здесь, то там еще слышались одиночные выстрелы, — это уходили на восток, отстреливаясь, разрозненные группы красноармейцев. Можно было легко напороться на неразорвавшуюся мину, а то и просто угодить под случайную пулю. Да и встреча с вражеским патрулем не сулила ничего доброго: фашисты не стали бы разбираться, кто ты и зачем выбрался из дому в такую рань.

Но там, среди болот, погибали свои! Сельчане это понимали, потому и было в коллективном порыве нечто сильнее страха.

Над дорогой клубился зябкий утренний туман. Выползая из болота, он медленно растекался по полю, густо затопляя низины и сглаживая воронки. Сквозь прорехи в мутной слоистой пелене, затягивающей землю, проглядывали то лошадиная морда, замершая в мертвом оскале, то покореженный ствол пушки с продырявленным щитом или человеческая рука, изогнутая в последнем рывке. Все это появлялось внезапно, точно выпрыгивало из болота как привидение, вызывая нервную дрожь. И тотчас исчезало.

Местами туман сгущался настолько, что ноги тонули в нем, как в молочном киселе, и тогда у двух совершенно обессилевших людей возникало ощущение, словно они шагают в пустоту. Поповьянц и Бумагина невольно придерживали шаг, стараясь ступать как можно тверже.

Всю ночь оба, боясь остановиться, проблуждали по незнакомой местности, то выходя на разбитую снарядами и бомбами дорогу, то еле плетясь по превратившимся в топь полям. Сводная рота, с которой шли на прорыв, перестала существовать еще вчера. Большинство бойцов полегло в многочисленных бесплодных атаках, а жалкие остатки были рассеяны пулеметными очередями.