Анатолий Полянский - Село милосердия

Билык с улыбкой покосился на Соляник. Как все жизнерадостные люди, она очень ему нравилась. Много было в дивчине какой-то лихой, неукротимой силы.

— Обращение здесь опубликовано, Варя.

— Чье?

— ЦК партии и правительства Украины.

Он читал медленно, хорошо поставленным учительским голосом. И каждое слово не просто доходило, а впитывалось слушателями.

— «…Стоном стонет теперь земля, куда ступила нога фашистских извергов. Кровавую тризну справляют гитлеровские людоеды. Не проходит дня, чтобы в том или ином месте, захваченном фашистами, не совершалось бы преступления, изуверства, перед которыми бледнеют все ужасы, какие знало человечество…»

На току установилась тишина, нарушаемая лишь отдаленным зловещим рокотом канонады. И, наверное, поэтому то, что читал Билык, приобретало особенный смысл.

— «Весь украинский народ, все народы Советского Союза поднялись на борьбу с фашизмом. — Голос Билыка взлетел немыслимо высоко и подрагивал от волнения. — Никто не должен стоять в стороне. Пусть каждый делает то, что в его силах и возможностях. Пусть каждый помогает ковать победу над фашизмом…»

Директор школы умолк, а девчата под впечатлением услышанного все еще смотрели ему в лицо, словно это помогало усвоить, воспринять, проникнуться страшным смыслом сказанного. Потом молчание рухнуло. Заговорили все разом, нервно, громко, перебивая друг друга.

Ольга Комащенко резко подняла руку:

— Кончайте митинговать, подруги! Все нужные слова в газете есть, лучше не скажешь. Надо делом отвечать!

— Да, девчата, будем работать! — поддержал ее Билык, берясь за лопату.

Кто-то тронул его за плечо.

— Гаврилыч, закурить не найдется?

Он обернулся. Рядом стоял Василий Ерофеевич Дворник, невысокий кряжистый мужичок в неизменно надвинутой на лоб кепочке, отчего лицо казалось как бы приплюснутым. С кепкой Дворник никогда не расставался, прикрывая лысую голову.

Говорили, когда-то Василий Ерофеевич был кудряв. Его смолистому чубу завидовали все парни на селе. Но в двадцать четвертом году волосы, словно их кто вытравил кислотой, вдруг полезли пучками. Что только он ни делал: мыл разными составами, травы, как советовали знахарки, прикладывал, дегтем мазал — ничто не помогало. Голова вскоре стала гладкой, как колено. Доктора потом сказывали — облысел в результате ранения.

Может, и так, кто знает? Дворник ведь был солдатом еще в первую империалистическую. Крепко его садануло в лопатку осколком снаряда, легкие даже задело. Так и осталась памятка на спине в ладонь шириной, затянутая косыми рубцами.

— Тебе махорки, что ли, Ерофеич? — переспросил Билык. Он уважал этого выдержанного, работящего человека, пользующегося среди сельчан славой мужика степенного и рассудительного. Недаром к нему частенько даже с другого конца села шли за советом: когда кабана резать, пора ли картошку сажать, устоялось ли сено…

Дворник никаких начальственных должностей не занимал. Правда, в начале коллективизации, как рассказывали, он играл не последнюю скрипку. Агитатором был хорошим, участвовал в раскулачивании, добывал семенной фонд. Его и в районе знали. Но потом внезапно слег… Сказалось опять-таки ранение, а может, еще и тяжкая работа в неметчине — четыре долгих года пробыл Василий Ерофеевич в германском плену.

Врачи запретили ему работу, связанную с физической нагрузкой. А где на селе другую найдешь? Загрустил Дворник, пал духом. Не по нутру было стоять в стороне да на привязи, когда жизнь такая интересная кругом разворачивалась. И тут председатель предложил: «Возьмись-ка, Ерофеич, за пожарную охрану села. Дело, сам понимаешь, ответственное и вроде бы тебе по силам…» С тех пор вот уже десять лет был Дворник пожарником.

Достав кисет, Билык протянул его Василию Ерофеевичу.

— Махры нет. Табачок у меня легкий…

— И за то благодарствую. Сойдет. Сам-то запалишь? Только не на току…

— При такой мокроте даже захочешь, и то скирду не подожжешь, — окутавшись дымом, заметил Билык, когда они остановились у бочки с водой. — Льет и льет.

— Ошибку даешь, Гаврилыч, — возразил Дворник. — Еще как полыхнуть может. Соседи тому примером: у них днями три штуки словно языком слизнуло. А почему? От беспечности. Инструкцию не соблюдали. А ту инструкцию подписал сам нарком землеробства республики, — произнес он с нажимом и, крепко затянувшись, словоохотливо продолжал: — По военному-то времени, как положено? Скирду делай размером поменьше, ставь одну от другой на пятьдесят метров и непременно обкапывай. Тоща и погасить легче, коли диверсант запалит. Их теперь, тех диверсантов, богато развелось, словно тараканов в хате. С парашютом прыгают, как блохи. Ты, Гаврилыч, видел те парашюты? Сколько ткани переводят! Наши бабоньки наловчились из того материала всякую одежонку шить…

— И то польза, — усмехнулся Билык и, чтобы похвалить самолюбивого Василия Ерофеевича, спросил: — Ну а у нас как, все по инструкции сделано?

— Обижаешь! — воскликнул Дворник. Его задело даже то, что такой вопрос оказался возможным. — Я перво-наперво приказал…

Василий Ерофеевич постоянно находился на посту возле жнивья. Все бы ничего, должность такая, только не с кем словом перемолвиться. С Ваней особенно не разговоришься. Тот или на озеро удерет рыбу ловить, или под телегу заберется и спит, пострел. А поговорить Дворник любил, тем более с таким умным собеседником. И душу излить есть кому, и расспросить заодно о том, о сем…

— А правда, Гаврилыч, наши Берлин бомбили?

— Есть такое сообщение в газете. Ну, я пойду…

Директор школы торопливо притушил окурок и быстро отошел, боясь, что не в меру разговорчивый Дворник замучает его вопросами.

Оставшись один, Василий Ерофеевич вздохнул. Хорошо поговорил, да мало. Надо бы еще разузнать, как на фронте дела идут. Гаврилыч все знает, мудрый мужик. Вернувшись к телегам, на одной из которых стояла бочка с водой, на другой — пожарный насос, Дворник рассупонил лошадей, — пусть малость отдохнут, пощиплют траву, благо она тут высокая, сочная. Он специально выбрал место рядом с болотом, превратившимся после проливных дождей в настоящее озеро. Вода под боком, бери при нужде сколько потребуется.

— Иванко, ты где? — окликнул Дворник сына.

По распоряжению Кравчука младший сынишка должен был помогать на дежурстве. «Ему пятнадцать? — спросил председатель. — Вполне подходящий мужик. Ежели что случится, поначалу вдвоем управитесь, потом народ подоспеет. А женщин отпусти на полевые работы…»

В пожарной команде прежде было трое, но в июне двух мужиков заменили женщинами. На худой конец и они годились, хотя служба пожарная — мужская забота. Только с председателем не поспоришь, да и сам Дворник с понятием. Людей не хватает. Сев озимых требуется закончить, свеклу убирать, а грохочет совсем рядом…