Иосиф Герасимов - Пять дней отдыха. Соловьи

Мать уехала в Подмосковье, а Замятин снова пошел на завод.

Он пересек заводской двор и поднялся в конструкторское бюро. Был конец дня, и все уже разошлись, только топтался еще возле зеркала молоденький инженер Костя Вальцев — парень с одутловатым лицом, в очках. Он пытался завязать галстук, но это ему не удавалось.

— Как всегда, последний. И, как всегда, опаздываешь на свидание, — сказал Замятин, останавливаясь в дверях.

Костя вздрогнул от неожиданности и кинулся к Замятину.

— Только без эмоций, Костенька, — предупредил Замятин.

Но предупреждение не подействовало. Костя совсем затормошил его, приговаривая:

— Ура!! Трижды — ура, ура, ура!

— Осторожно, балбес, — отбивался Замятин. — Ведь опоздаешь на свидание… Давай завяжу сосульку. А ты гони новости. Только телеграфным стилем, а то не уложимся.

Костя в радостном возбуждении стал рассказывать, что получен новый заказ («Высшая конструкторская мысль!») — это года на полтора работы, и все бюро только тем сейчас и занято.

— Меня включили в группу? — спросил Замятин.

Костя, словно что-то вспомнив, растерянно взглянул на него:

— Нет… Но вы же…

— Главный знал, что я сегодня вернусь, — с подчеркнутым спокойствием сказал Замятин.

— Тут какая-то нелепость… — пытался успокоить Костя. — Просто вы долго лежали. Без вас мы не сможем, Сергей Степанович.

Все, что рассказал Костя, подтвердилось на следующий день. Замятин воспринял это по-своему. В нем возникло то странное чувство обреченности, которое владело им в больнице, и он невольно вспомнил отведенные в сторону жесткие глаза хирурга. Все вокруг предстало в унылом сером освещении, может быть, еще и потому, что последние зимние дни стояли сумрачные, с гнилым туманцем над влажными домами, с изъеденным пористым снегом на газонах.

Вечером Замятин не смог остаться в однокомнатной своей квартире с низкими потолками, с блеклыми обоями и стандартной мебелью на тонких ножках, хотя квартирку получил не так уж давно, радовался ей и любил на досуге почитать за столом, покрутить приемник. Он побродил по улице, сел в автобус и поехал туда, где пошумней, — на Невский. Ни в кино, ни в театр, ни в ресторан его не тянуло, как, впрочем, и к приятелям, с которыми можно было на худой конец составить пульку, и он просто бродил среди бурлящей, гулливой толпы, вглядываясь в лица и не запоминая ни одного из них, вслушивался в обрывки чужих разговоров, в которых не мог уловить смысла.

«Сдрейфил я, — пытался Замятин подтрунивать над собой. — Первый звоночек брякнул, и сразу сдрейфил». Потом он решил, что совсем задергался, измотал нервы. А утром вызвал его к себе главный инженер.

— Придется, Сергей Степанович, ехать на атомную. Там не все ладится с вашей конструкцией.

— Именно? — насторожился Замятин.

— Как всегда, пустяк. С монтажом что-то. Но мне звонили — требуют шефа.

Конструкция, о которой говорил главный, была последней работой группы Замятина.

Главный, заметив, что Сергей Степанович задумался, подошел к нему и с несвойственной ему грустной ласковостью сказал:

— Поезжай, Сергей Степанович. Тебе нужно.

Замятину показалось, что главный знал что-то большее и намеренно старался это скрыть.

— Почему вы не включили меня в группу на новый заказ? — спросил он неожиданно.

Главный ответил не сразу, прошелся по кабинету, заглянул в окно и, не поворачивая лица, сказал:

— А вот съездишь… Тогда уж…

Снова, как после разговора с Костей, у Замятина защемило на сердце: «Он что-то знает обо мне… Но что?»

И все-таки собирался Замятин в дорогу весело, с удовольствием упаковывал чемодан, толкался в магазинах, покупал дорожные мелочи, хотя ехать в поезде было всего сутки. Он думал, что снова сумеет увидеть мать, если завернет к ней на обратном пути. Он огорчил ее перед отъездом, не захотел говорить о Можаеве, а не следовало бы этого делать. Ведь она давно вместе с Клавдием Ивановичем и, наверное, не раз тосковала, что сын не принимает его. А главное — ему начинало казаться, что где-то в пути, в незнакомых местах его ждет нечто необычное, удивительное. Он прочно уверовал в это и приехал на место со странным чувством ожидания.

В гостинице Замятин с трудом получил небольшой номер, где стояли деревянная кровать, громоздкий шкаф и письменный стол. Номер был тесный, неудобный, но понравился Замятину. Атомная электростанция строилась за городом, и туда надо было ехать на автобусе более часа. Дорога уходила за реку, мимо молодых соснячков. И это Замятину нравилось. Он с удовольствием вставал рано утром, потом ехал в автобусе, глядя в окно. На черной земле еще местами желтел талый наст, поблескивая слюдяной коркой на восходном солнце; покачивали ветвями красностволые сосны.

Он торчал на станции допоздна, а вечерами бродил по улицам незнакомого города. Больше всего ему полюбилось место неподалеку от гостиницы у чугунной оградки, за которой был спуск к реке. Здесь по вечерам было спокойно, виднелся другой берег, где тоже был город, построенный, видимо, недавно, а за ним начиналась степь. В лунном свечении она была похожа на утихомирившееся море, и в дымном синем тумане нелегко было различить черту, отделяющую ее от неба.

На седьмой день своей жизни на новом месте Замятин стоял возле мокрой чугунной ограды, подняв воротник пальто, чтоб заслониться от студеного ветра, пахнущего талыми снегами, курил и в бездумном спокойствии смотрел на степь, на расплывчатые огни за рекой. В синих сумерках лопался лед, и звук, похожий на тупой подземный взрыв, долго висел в воздухе, медленно тая в приглушенном городском гуле.

— Помогите! Эй, слышите! — вырвалось откуда-то снизу. Замятин не сразу понял, что этот сердитый оклик обращен к нему. — Глухой вы, что ли?

Замятин перегнулся через ограду и на склоне увидел девушку. Она стояла, неестественно подавшись вперед, словно пыталась за что-то уцепиться, и держала в вытянутой руке сумку. Ноги ее увязли в снежном крошеве.

— Помогите же! — с капризной требовательностью опять выкрикнула она.

Замятин перелез через ограду и, стараясь ступать на твердое, приблизился к девушке.

— Осторожно, здесь яма, — предупредила она.

В зыбком свете белело испуганное лицо. Замятин вспомнил, что видел эту девушку утром в гостиничном буфете, где завтракал перед тем как ехать на атомную станцию. Буфет только открыли, и посетителей в нем было мало. Она вошла решительно, держась рукой за черный ремень сумки, переброшенный через угловатое плечо. Был на ней английский костюмчик «джерси» из серой шерсти, светлые волосы коротко острижены. Она спросила молока и ватрушку, не присаживаясь к столу, быстро позавтракала у буфетной стойки и так же решительно, как и вошла, покинула буфет…