Анатолий Петухов - Люди суземья

«Ну, теперь-то скоро!..» — подумал он и опять стал ходить взад-вперед по проселку.

Он представлял, как удивится Катя, когда увидит его здесь, на дороге. В мыслях он уже улыбался ей, просил хоть чуть-чуть задержаться, и она, конечно, постоит с ним сколько-нибудь минуток... А потом, как и вчера, они встретятся у берез, уйдут к озеру и будут бродить по берегу долго-долго, до самой ночи, и им обоим будет очень хорошо...

Между тем время шло. Минуло пять часов, половина шестого, а Кати все не было. Мысли одна другой мрачнее стали овладевать Германом. Не зная, зачем это делает, он направился в сторону Сарги. Он почти не сомневался, что в дороге с Катей что-то случилось, и шел, все ускоряя шаг и желая только одного — лишь бы целой и невредимой вернулась Катя.

Он вздрогнул, когда услышал впереди глухие удары копыт. Остановился, затаив дыхание и страшась увидеть на дороге одну лошадь, одну, без Кати. Вот уже показалась рыжая морда мерина, и мгновением позже мелькнула красная шапочка. Гора с плеч! Герман шагнул в сторону и расслабленно сел на подвернувшуюся кочку.

Он еще не видел выражения Катиного лица, но по опущенным плечам, по тому, как глубоко она сидела в седле и как безвольно лежали на луке ее руки, понял, что Катя либо сильно устала, либо о чем-то крепко задумалась. Взнузданный мерин шел ступью. Ослабленные поводья покачивались по сторонам его шеи. По всему было видно, что так, не чувствуя правящей руки седока, он идет уже давно.

«А ведь медички-то нет!..» — вдруг сообразил Герман.

Он почему-то думал, что фельдшер или кто там другой из медпункта приедет в Лахту непременно с Катей.

Мерин первым заметил Германа. Он навострил уши, приподнял морду и коротко заржал. Катя подтянула поводья и глянула вперед. Герман встал.

Она подъехала к нему на широкой рыси и тотчас соскочила на землю. Глаза ее сияли. Герман видел, что она искренне обрадована встречей.

— У тебя ничего не случилось в дороге?

— Нет. А что?

— Я думал, ты раньше приедешь. Я ждал тебя в пять.

— Грузу многовато взяла, потому долго.

Герман только теперь увидел, что за седлом были навьючены два связанных между собой больших мешка. Катя разнуздала Орлика, закрепила повод за оброть и мерин сразу потянулся губами к траве.

— Как дедушка?

— Так же. Не ест ничего, не встает.

— Завтра Марина приедет. Понимаешь, она одна на медпункте, вторая-то в отпуске, и ей сегодня никак нельзя, работы много. А завтра — обещала.

— Хоть завтра, и то хорошо бы... — Герман посмотрел на часы. — Может, посидим маленько? Ты же устала!

— Времени много. Лучше пойдем потихоньку.

— А лошадь?

— Не отстанет. А отстанет, свистну — и прибежит.

— Как в сказке!.. На меня сегодня такая тоска напала — нигде места себе не находил. Я ведь уже давно пришел сюда. Ждал, ждал, а тебя все нет. Даже сердце заболело. Думал, беду чувствует. Глупые мысли в голову полезли, будто ты уехала навсегда, а потом стал думать что вдруг зверь какой напал...

— Зверь не нападет... И я не навсегда уехала. А вот ты уедешь. Может, завтра...

Герман тревожно взглянул на нее.

— Почему ты так говоришь?

— Вам телеграмма есть.

— Телеграмма? Какая?

— Она в мешке, вместе с газетами. У нас телеграммы не заклеиваются, и я ее прочитала... «Срочно выезжайте у Светланы несчастье». Светлана — это твоя сестра?

— Сестра...

— Видишь, как получается, — Катя вздохнула.

— Вранье все это! — вдруг возмутился Герман. — Поссорилась с мужем, вот и все несчастье. Такое не раз бывало.

— Зачем же ты так?.. Мало ли что случилось!..

Герман молчал. Весть, что и говорить, неприятная.

— Ты не посмотрела, когда подана телеграмма?

— Нет. Она лежала на почте пять дней.

— Тогда и думать нечего! Очередной семейный конфликт. Если бы что другое, на почте была еще по крайней мере одна телеграмма, причем «срочная»... В общем, отец как хочет, а я не поеду. — Он взял ее под руку. — Вот ты веришь мне, а я ведь серьезно говорю: не знаю, как буду без тебя жить.

— Как жил, так и будешь. А уехать все равно придется. Не сейчас, через неделю или две, но уедешь.

— А если уехать с тобой, в этот самый... леспромхоз? Правда, я ничего не умею делать, но ведь научусь!

— Какой ты смешной!.. Тебя же будущей весной возьмут в армию.

— Ну и что? Армия — другое дело. Зато до армии будем вместе. Если, конечно, ты согласна.

— Никто тебя сюда не отпустит, — грустно сказала Катя. — Ни отец, ни мать. Да и тебе это только теперь так кажется, а вот уедешь домой, и все пойдет по-старому. Может, и письма даже не напишешь...

— И не напишу, раз ты мне не веришь.

— Почему же?.. Я верю. Но мне кажется, что все это у тебя пройдет. Вот вернешься в город, встретишься с друзьями, и самому не захочется никуда уезжать... Жили бы вы поближе, чтобы хоть изредка можно было видеться, тогда другое дело. А так — уедешь, и останется в душе одна тоска да ревность... И никакой надежды.

Герман молчал. Он даже не мог представить тот день, когда невозможно будет вот так, рука в руке, идти с Катей, с трепетным волнением ощущать ее близость, ловить взгляд ее доверчивых глаз, слышать ее голос — словом, чувствовать себя по-настоящему счастливым человеком. И самое страшное, что никто с таким пониманием и сочувствием не выслушает его, потому что там, в городе, никому нет дела до его сомнений. Ресторанным и парковым друзьям интересно знать, сколько в кармане наличными, а что в душе и в мыслях — им наплевать.

Но и уехать из дому, порвать с городом тоже было страшно. Привыкший праздно проводить время, Герман не мог представить себя рабочим человеком. И пусть десятилетка окончена еле-еле, он ни на мгновение не сомневался, что благодаря широким связям отца и матери институт в перспективе обеспечен. Ведь поступление в медицинский уже гарантировалось в это лето — мать сама отнесла документы председателю приемной комиссии. Но захотелось годик погулять, покутить с друзьями и он забрал документы обратно. И спрятал. Надежно спрятал, на дно пианино, на котором когда-то училась играть Светланка.

— Ты о чем так задумался? — спросила Катя.

Герман будто очнулся. Машинально, по старой городской привычке он молча обнял девушку за талию и вдруг испугался, что Катя отведет его руку. Но она, не сбавляя шаг, неожиданно плотней прижалась к нему. Тогда он обнял ее еще крепче. Рука ощутила ее упругий стан, и сердце бешено забилось в груди. Так оно билось когда он впервые в жизни обнял девушку, свою одноклассницу...

— Так ты не скажешь, о чем думаешь? — снова спросила она, заглядывая ему в глаза.

— Все о старом...

— Но мы же договорились — старое не вспоминать!

— Больше не буду.

Катя взглянула на низкое, нависшее над лесом солнце и спохватилась: