Анатолий Петухов - Люди суземья

— Хватит!.. — неожиданно резко сказала Катя, круто повернулась и быстро пошла к своему дому.

Герман ринулся за нею, схватил ее руку.

— Обожди! Только не уходи!.. Выслушай меня! Ведь это он так думает...

— Не надо, — она вырвала свою руку. — Больше я не хочу с тобой встречаться!

Кажется, сердце остановилось в груди.

— Катя!.. — выкрикнул он с отчаянием. — Я люблю тебя! Люблю, понимаешь?..

Дрогнули брови, с радостным изумлением распахнулись глаза — не глаза, душа распахнулась. Но слишком ранимым оказалось девичье сердце! Признание, о котором втайне мечтала Катя, обожгло лишь на мгновение.

— Уезжай!.. — дрожащим голосом сказала она. — Или... я уеду! — и побежала.

— Катя! Я останусь! Слышишь? Я не могу без тебя!..

...В сенях было темно. Катя задвинула засов, привалилась спиной к двери. Гулко стучало сердце, лицо горело.

— Вот и... все!.. — прошептала она и закрыла лицо руками.

...Лишь под утро Герман забылся тревожным неглубоким сном. Когда его разбудила Акулина, он сначала не мог понять, где находится, почему спит одетым, кто эта плачущая старуха и что ей нужно.

— Слышь-ко, Германушко!.. Я счас за водой ходила, дак Люську видела...

«Опять Люська?» — Герман бессмысленно смотрел на бабку.

— Какая Люська?

— Да маркеловская-то!.. Она сказала, что Катюшка-то ладит с батьком уехать. В Чудрино. А я думаю, ежели ты из-за ее остаться ладил, а Катюшки-то не будет, дак как?..

Герман мгновенно вскочил.

— Это точно? Она уедет?

— Люська говорит, уедет... Ты только батьке-то не сказывай, что я тебя упредила...

Василий Кирикович брякал в углу рукомойником. На печи хрипел больной старик. Возле кровати стояли два приготовленных чемодана. Герман сел на лавку, сказал:

— Я тоже поеду.

Отец не отозвался и не повернул головы. Лишь после того, как кончил умываться, не глядя бросил:

— Дело твое.

Больше они не разговаривали. Молча пили чай, молча укладывал Герман свой чемодан. Бабка потерянно сидела на лавке.

Василий Кирикович глянул в окно, увидел, что Маркелов запрягает, и подошел к печке.

— Отец, ты слышишь меня? — он тронул старика за плечо. — Мы уезжаем... Хотелось бы еще погостить, да что поделаешь?.. Денег я матери оставил, пока хватит. Потом еще пошлем.

— С богом... Прощай... — прохрипел Савельевич, не шевельнувшись.

— Расстраиваться не надо, все будет нормально. В общем, поправляйся! — он легонечко сжал пальцами сухое отцовское плечо и отошел.

Герман тоже постоял возле деда, но решительно не знал, как с ним попрощаться и что сказать. Ведь еще вчера он обещал остаться в Лахте, а теперь вдруг решил уехать и оттого чувствовал себя виноватым перед стариком.

— Дедушка, до свидания! — сказал он наконец. — Ты уж держись. Сегодня Марина приедет. Она, говорят, лечит!..

Савельич с трудом приподнял голову, глянул на внука тусклым слезящимся глазом, прошептал:

— Спасибо тебе, внучек!.. Спасибо... Не обессудь старика!.. — и заплакал...

По старому обычаю, соседи всей семьей вышли из дома. На пороге маркеловской избы сидел Митрий. Сквозь клубы махорочного дыма он равнодушно взирал на последние приготовления. Нюра стояла у крыльца, скрестив на груди руки, и ей, матери, больно было видеть горе Акулины, вцепившейся в рукав Василия Кириковича и не смеющей реветь в голос.

Катя и Петр прислонились спинами к изгороди и, опустив головы, смотрели в землю. Недоуменно таращили глаза на Василия Кириковича только Люська и Колька, которым еще не дано было глубоко понимать и чувствовать суть человеческих взаимоотношений. Но и им казалось, что этот толстый человек в шляпе в чем-то ведет себя не так. Оттого в их детских сердцах таились страх и боязливое любопытство.

В стороне от всех, под березой, стоял Герман. Он не решался взглянуть на Катю и смотрел, как Иван Маркелов увязывает на волокушах поклажу, но не видел ни Ивана, ни волокуш, ни лошади. Все было, как в тумане, как в тягостном бессмысленном сне.

— Ну что, поехали? — это сказал Иван.

Акулина заголосила.

— Да успокойся ты, в самом деле! Ведь неудобно, — сказал Василий Кирикович.

Акулина зажала руками рот и замычала, закатив глаза.

Нужно было подойти к Митрию Маркелову, потом к Нюре и так, по старшинству, вплоть до белоголового Кольки, со всеми проститься за руку. Но Василий Кирикович, видно, забыл этот обычай или не счел нужным следовать ему. Он чуть приподнял шляпу и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Всего доброго!..

Только Нюра кивнула ему, но Василий Кирикович и этого не заметил. Освободившись от матери, он быстро пошел за лошадью.

Акулина бросилась было за сыном и внуком, но подкосились ноги, она упала на колени, и из ее груди вырвался такой тоскливый стон, что содрогнулась оцепеневшая душа Германа. Он оглянулся и увидел, как следом ползет на коленях одинокая седая старуха, увидел ее тощие руки, выброшенные перед собой и к небу, точно крылья без перьев, — и у него померкло в глазах.

К Акулине подбежали Нюра и Митрий. Они подняли бабку и повели к своему крыльцу...

Несколько километров Герман шел в состоянии глубокой внутренней опустошенности. Качалось небо, колыхалась дорога. Впереди маячили расплывчатые человекоподобные фигуры. Он не понимал, куда идет и зачем и идет ли вообще. Не бред ли все это: и шаткое небо, и зыбкая дорога, и бесплотные тени, и одинокая седая старуха, ползущая на коленях и ломающая сухие руки?..

Реальность окружающего мира ворвалась в сознание внезапно.

«Где Катя?» — вопрос мгновенно возвратил Герману осязаемое ощущение действительности. Утвердилось небо над головой, обрела твердость земля, впереди показалась рыжая лошадь, запряженная в волокуши, и за нею двое — Иван Маркелов и отец.

Но где Катя?.. Герман оглянулся. Никого.

«Она решила отстать, чтобы не идти вместе!» — понял Герман и пошел тише. Но Катя не появилась на дороге ни через час, ни через полтора часа.

«Она пошла по другому пути! — мелькнула догадка. — Говорила же она, что ходила из Сарги домой прямыми тропами!.. Она решила, что я провожаю отца, и сейчас идет лесной тропинкой, чтобы не встретиться, когда буду возвращаться», — и Герман ускорил шаг.

...В гробовом молчании шли за лошадью Иван Маркелов и Василий Тимошкин. Им, ровесникам, выросшим в одной деревне, разговаривать было не о чем.

Тимошкина угнетала вынужденная необходимость идти рядом с Маркеловым, но общество этого угрюмого мужика он предпочел обществу собственного сына, к которому со вчерашнего вечера испытывал реально ощутимый страх.

Тяготился соседством Василия Кириковича и Иван Маркелов. И если он охотно согласился сам отвезти в Саргу багаж, то сделал это лишь из расчета доехать заодно до Чудрина и договориться в заготконторе, чтобы прислали трактор за ивовым корьем. Конечно, сдать корье можно бы и позднее, размышлял Иван, крупно шагая за повозкой, но если удастся провернуть это дело теперь — не хуже: нужны деньги. Ребятам перед школой надо справить кой-какую одежонку. Петьку из дому без денег тоже не отпустишь, а главное, надо хорошо одеть и обуть Катьку — все-таки девка, да и жить будет в людях...