Анатолий Петухов - Люди суземья

— Но я в жизни не ездил верхом! И Герман тоже... Нет, ничего не придумать... Да и Светлана... У нее тоже несчастье.

— Что ты ссылаешься на Светлану? — возмутился Герман. — Нет у нее никакого несчастья!

— Откуда ты знаешь? Может, она тоже больна и лежит при смерти!.. Нет, мы не можем ехать в Лахту. Отца все равно не вернешь, а вдруг эта задержка обернется вторым горем?.. Вы уж там похороните старика честь честью, как положено. Я и денег на похороны дам.

— Деньги-то не нужны. На что деньги? — ответил Петр.

Из кухни вышла хозяйка.

— Чай на столе. Идите, пейте.

Но в прихожей никто не тронулся с места. Все сидели, не глядя друг на друга, будто поссорились меж собой. Лишь Петр откликнулся на приглашение хозяйки, но и он не пошел к столу, а попросил стакан чаю, который тут и выпил возле порога.

— Значит, не вернетесь?

— Нет, — отрезал Василий Кирикович. — Нам не осилить дорогу.

А Герман опять смотрел в пол, и кровь стучала в висках: вернись, вернись, вернись!.. Вместе с тем какой-то внутренний голос нашептывал: вернись, там Катя, и ты снова увидишь ее! Но именно этот внутренний голос мешал Герману принять решение, удерживал его на месте: при чем Катя, если там дедушка умер?!

— Ну что же... Тогда я пойду, — Петр устало поднялся со стула. — Бабушке-то что передать?

— Я даже и не знаю, — растерялся Василий Кирикович. — Все так неожиданно!.. Голова ничего не соображает... Это же случайность, что ты застал нас здесь. А если бы мы с вечера уехали? Видишь, какое дело!..

Петр смотрел на Василия Кириковича из-под бугристых бровей, ждал.

— Лучше всего, если ты скажешь, что не застал нас в Сарге.

— Это уже совсем гнусно! — не сдержался Герман.

— Почему? — удивился отец. — По крайней мере бабушка будет меньше расстраиваться. И вообще я думаю...

— До свидания! — Петр подал бригадиру руку, кивнул хозяйке и вышел.

Герман вскочил, хотел кинуться следом, но боязнь быть неверно понятым остановила его.

А Василий Кирикович так и не договорил, что он еще думал...

Сто десять километров грунтовой дороги от Чудрина до станции рейсовый автобус шел пять часов. Все это время Германа неотступно мучило чувство непрощаемой вины перед умершим дедом. Ведь он же обещал не уезжать и жестоко обманул старика перед самой смертью!.. Стыд жег лицо, и так ныло в груди, что трудно было дышать.

«Хоть бы к мертвому-то вернулся! — каялся Герман. — Так нет, чего-то испугался, струсил, пошел на поводу у бесчувственного отца...»

Он вспоминал, как несказанно радовались старики их приезду, а потом вдруг видел ползущую на коленях Акулину. Затем снова то сияющее радостным смятением и залитое слезами радости лицо бабки, то ее же лицо, но уже залитое слезами горя. А теперь горе еще больше, неизмеримо больше! Как же она там одна?..

И вдруг Герман понял: истинная вина его не в том, что он не сдержал слова и уехал. Обманутая надежда убитой несчастьем бабки — вот что мучит совесть и обжигает лицо. Ведь когда Петр побежал в Саргу, в душе бабки родилась надежда, что сын и внук вернутся, чтобы помочь ей перенести утрату. А они... они едут в автобусе совсем в противоположную сторону...

Это чувство вины стало невыносимым, когда Герман очутился в вагоне. Он не мог ни о чем думать, образ бабки и умирающего деда будто застыл перед глазами, хотелось кричать, плакать или куда-то бежать и скрыться, чтобы никого и ничего больше не видеть.

А Василий Кирикович придирчиво осматривал купе, водил пальцем в щелях — нет ли пыли, ощупывал диваны — достаточно ли мягкие, двигал шелковатую занавеску на окне, проверял жалюзи.

— Ну что же, купе вполне приличное! — удовлетворенно заключил он.

— Как ты можешь?! — взорвался Герман. Ненавидящим взглядом он смотрел на отца, и на глазах закипали слезы.

Василий Кирикович в испуге попятился.

— Гера, что с тобой? Успокойся!

— Эх ты!.. — со стоном выдохнул Герман и вышел вон, с треском захлопнув дверь. «Его нужно немедленно лечить! — и Василий Кирикович закрыл дверь на защелку. — Только бы в дороге не случилось какого приступа!..»

Германа била нервная дрожь. Сам не зная, зачем и не видя ничего перед собой, он вышел в тамбур, закурил. Нестерпимо захотелось выпить, не выпить — напиться до бесчувствия, чтобы отрешиться от всего на свете. Шатаясь, он прошел в вагон-ресторан, отыскал свободное место, сел. Сквозь гул голосов, звяканье вилок и звон бокалов услышал донесшееся с улицы: «...остается две минуты. Повторяю...»

«Две минуты? О, это очень много времени! За это время можно успеть все».

Герман встал, не спеша подошел к ближайшей официантке.

— Одну секунду!.. — и привычным рассчитанным движением сунул в кармашек ее фартука трешник. — Позвольте вашего карандашика и кусочек бумажки.

На чистом листке крохотного блокнота Герман написал: «Я вернулся». Вырвал, сложил вдвое и обозначил: «Вагон 5, купе 2».

— Будьте любезны отдать это по назначению. Когда? В любое время! — и элегантно поклонился.

С небрежностью завсегдатая ресторанов он медленно прошел мимо столиков в соседний к хвосту вагон и в тот момент, когда поезд тронулся, спрыгнул на перрон.

Поезд умчал, оставив позади себя красный свет семафора.

«Жаль, переобулся в ботинки», — подумал Герман, но вспомнил, что Петр прибежал в Саргу в кедах, и махнул рукой.

На автобусной станции его ожидало разочарование: ближайший автобус на Чудрино уходил утром, а время еще только семь вечера.

Словоохотливый пористоносый диспетчер подсказал:

— Если спешно надо, иди за город и голосуй. Машин туда на вечеру много идет, любой шофер подкинет! — и объяснил, как выйти на Чудринскую дорогу.

Так оно и оказалось. Водитель новенького самосвала веселый веснушчатый парень, который гнал свою машину по сухой накатанной дороге на предельной скорости, неожиданно охотно согласился отвезти Германа не только до Чудрина, но и до Сарги.

— А-а, была не была, махнем! — и подмигнул рыжим глазом. — Для хорошего кобеля семь километров — не крюк!

— Разве от Чудрина до Сарги семь?

— Это поговорка у меня такая. До почты ровненько двадцать три семьсот! — он опять подмигнул и доверительно сообщил: — Там у меня девчонка есть... Ух и девчонка!.. — он чмокнул губами. — Когда ни приеду, дам три коротких, три длинных и еще три коротких — сразу прибежит! Она мой сигнал сердечного бедствия отличненько знает!..

— Не на почте ли работает? — спросил Герман, почему-то вспомнив черноглазую, с коротенькими косичками девушку — начальника почты.

— Уже приметил? Ну и жох!.. А вообще-то ее все примечают. Видная девчонка!.. — неожиданно улыбка спала с его лица, он резко затормозил и окинул Германа подозрительным взглядом. — Постой, ты, случаем, не к ней ли правишь?