Иван Евсеенко - До конца жизни

Никто не знает, чем бы тогда, в пустыне, закончились все эти мечтания и надежды Никифора, если бы во время одного из привалов не появился в отряде старый туркмен Ага. Настороженные и уставшие бойцы вначале приняли было его за басмача и даже чуть не подстрелили, но вскоре разобрались, и оказалось, что Ага вместе с внучкой Гульчахрой сам уходит от басмачей.

У Аги и Гульчахры было немного воды. Ее разделили поровну между всеми бойцами. Никифор повеселел и опять достал гармошку. Пальцы, окрепшие и послушные, больше не ошибались, не убегали в сторону. Гармошка ожила, заговорила, и Никифор без устали играл на ней. Но теперь уже не столько для солдат, сколько для Гульчахры, от которой, сам не зная почему, не отходил ни на шаг.

Через двое суток они выбрались из песков в степи, тоже не очень богатые на воду, но все же не такие мертвые и безжизненные, как пустыня.

И тут Никифор заметил, что Ага ведет себя как-то странно: все время приглядывается к земле, к каждому кустику и травинке, подолгу мнет в руках листья и какие-то корешки, нюхает и даже пробует их на вкус. А однажды ночью Ага окончательно озадачил Никифора. Как только бойцы уснули, он отошел в сторону, встал на колени, что-то прошептал, а после лег на землю и замер.

— Чего это он? — опросил Никифор Гульчахру.

Она вначале помолчала, а потом едва слышно, словно выдавала ему какую-то страшную тайну, ответила:

— Кровь свою слушает.

— И зачем же? — совсем удивился Никифор.

— Ну, как зачем? Воду ищет.

Никифор пожал плечами. Тогда Гульчахра что-то по-туркменски крикнула Аге. Тот минуту помедлил, а потом позвал Никифора:

— Ложись, сынок, и слушай. Кровь к сердцу течет, а вода к роднику.

Никифор лег и начал слушать. Кровь волновалась и тревожилась в нем, но совсем не потому, что чувствовала, как где-то глубоко под землей течет к роднику вода. Никифор не выдержал, поднялся и подошел к Гульчахре.

— Ну что, услышал? — спросила она.

— Услышал… — ответил Никифор.

Потом они, дожидаясь Агу, долго сидели с Гульчахрой возле палатки. Никифор стал рассказывать ей о своем селе, о своей хате.

А рассказать ему было что.

Как выйдешь с их двора на огород, так сразу стоят одна за одной двадцать три яблони и груши, все уже взрослые, семнадцатилетние. С правой стороны от них по меже растут разных сортов вишни и сливы, а по левой — малина, густая и широколистая. То там, то здесь между яблонями притаились кусты черной смородины, колючего крыжовника и поречек. А за садом, возле самых грядок, красно-зеленой попоной раскинулась клубника. Садись на межу и ешь ее, выбирая ягоды покрупнее и позаманчивей. Но домой после этого не торопись, а иди дальше на огород. Чего тут только не увидишь!

Вот, обгоняя и споря друг с другом, растут морковь и красная с белыми разводами свекла. Растут тайно и невидимо для человеческого глаза. Кажется, припади к земле и услышишь, как они чуть слышно там переговариваются: «Ты стеблями не хвастайся, — поучает свеклу морковь, — почем зря не гони их к солнцу, не в стеблях твоя сила!» — «А я и не хвастаюсь, — отвечает свекла, — я просто расту, набираюсь крепости».

Рядом со свеклой и морковью целая грядка луку и озимого уже начавшего наливаться чеснока. Вырвешь их по головке-второй, помоешь в студеной колодезной воде и неси к обеду. С луком, понятно, лучше всего есть щавельный, густо забеленный сметаною борщ, а с чесноком, еще не распавшимся на зубочки, — капустный, пахучий и наваристый.

Вокруг каждой грядки, охраняя ее от ветра и от чрезмерно жаркого солнца, растет кукуруза. Когда проходишь мимо нее или хочешь в август месяце сломать снежно-белый початок, смотри не обрежься о широкие и острые, как коса-литовка, кукурузные листья.

На каждой грядке, на каждой ее меже и даже разоре своя жизнь. Вот тянется к солнцу по ольховым тычкам особого сахарного сорту горох. А рядом с ним, аккуратно подвязанные жердочками, вызревают кусты-второгодники или, как их зовут в Займище, — высадки. Осенью эти кусты сорвут прямо с корнем, высушат на солнце, потом, расстелив где-нибудь в сторонке попону, обмолотят самыми обыкновенными вальками, которыми та речке отбивают белье. Но это еще не все. Семена, легкие и почти невидимые, провеют на ветру, просеют сквозь сито, еще раз просушат и лишь потом распределят по льняным недавно выстиранным мешочкам. До самой весны эти мешочки будут висеть на жердочке рядом с луком, который в первые осенние дни сплетут царь-зельем в тугие венки.

По меже, чуть ниже высадок, обязательно найдешь широкие колючие листья огуречника и бледно-зеленые, почти желтые кустики салата. А дальше за кукурузным заслоном на пойменных, заливных грядках увидишь ты и сами огурцы — четыре, а то и пять рядов. Начнут созревать они лишь в конце июля — начале августа. Тогда ранним утром или поздним вечером приходи сюда, осторожно раздвинь трехпалые листья и сорви по-детски колючий, покрытый росою огурец-первенец. Дома разрежь его, посоли солью, туго потри одну половинку о другую, пока не выступит между ними сок, и лишь после этого съешь огурец с черным, недавно вынутым из печи, хлебом.

Между рядами огурцов, выстроившись в затылок друг другу, растет капуста. Она еще только начала завязываться, ее широкие листья под дождем и солнцем избираются силы, чтоб к осени, туго прижавшись один к другому, порадовать всех белоголовыми кочанами.

Вдоволь налюбовавшись огурцами и капустой, не вытерпишь и заглянешь к тыквам, которые со всех сторон своими длинными стеблями оплели лозовый куст, что растет возле самых грядок. Обследуй этот куст и увидишь, что он от самой земли и почти до верхушки увешан еще небольшими, всего в два кулака, тыквами. Но когда они дозреют и их придется таскать во двор в погреб, то иную с трудом оторвешь от земли.

Теперь можешь идти дальше, но если в тебе еще не забылось детство, то срежь ножиком тыквенный листок на длинной, покрытой острыми шипами ножке, осторожно счисть эти шипы, сделай небольшую прорезь и поднеси трубочку-ножку к губам. Когда вдохнешь в нее таящийся в тебе воздух, она сразу отзовется — заиграет весело и победно, напоминая тебе о далеких беззаботных годах.

Сразу за грядками, за огородом начинается луг, широкий и звонкий. В Займище его зовут пастольником. Должно быть, потому, что когда-то здесь по-над речкою росли липы и мужики драли из них лыко на пастолы. Каких только трав и цветов не встретишь на этом лугу! Вот желтые ласковые лютики раскинулись по едва заметным пригоркам, вот голубые колокольчики притаились под кустами ольхи в траве-гусятнике (от того, наверное, и луг кажется звонким), вот дикие ирисы выглядывают из луговой овсяницы то по-ночному синие, то бархатно-желтые.

Река Сновь прозрачною голубою лентою петляет по лугу и делит его на две части: Займищанскую и Заречную. И там, и здесь повстречаются тебе заросшие царь-зельем, камышом и молодою осокою озера: Маковое, Тайное, Залетное… Подойдешь к ним поближе и обязательно увидишь, как играет в них рыба, как плавают выводки диких уток и как важно расхаживает по берегу, охотясь за лягушками, аист.