Матвей Осодоев - Зов

Заика Халзан, пребывающий ныне в должности техника-осеменатора, раньше работал табунщиком, с малолетства был при лошадях — и лучшего для себя занятия не знал. До старости бы оставался табунщиком, но вышло так, что год от года в колхозе сокращали и сокращали конепоголовье — и несколько лет назад колхозный табун, как таковой, перестал существовать. Остались лишь кони при фермах да те еще, что были закреплены за пастухами, возчиками да бригадным фельдшером. Можно было бы согласиться с утверждениями некоторых, что машины и тракторы навсегда теперь вытеснили лошадей, но Халзан оставался при своем мнении: при разумном хозяине конь никогда не будет дармоедом, в десять раз оправдает он уход за ним и корм! Дело ли — тяжелый трактор гонять на дальний телятник с тремя мешками отрубей? И назад он, сжигая дорогое горючее, порожняком прет… Вот они, холостые пробеги, о которых впервые на последнем партийном собрании вслух было сказано! Или другой пример: на колхозном ЗИЛе везут с десяток горбылей — подлатать кухню-времянку, а туда, к летнему лагерю животноводов, после затяжных дождей на машине трудно пробиться, и вязнет она в грязи, ждет, когда трактор пришлют, вытащит он ее… А какой-нибудь дед Зура — сторонкой, лужком — без хлопот, без того, чтобы трактор рвал буфер у ЗИЛа, спокойно привез бы эти паршивые дощечки к нужному месту. На лошадке, разумеется!

Халзан при всяком удобном случае всюду об этом говорил — про то, как несправедливо в колхозе отнеслись к коню, и не было для него темы любимее и больнее. Но, правда, когда сильно заикаешься — не очень-то тебя слушать будут, и не потому ли всегда спокойнее чувствовал он себя при табуне, чем в общении с людьми… Для коней он заикой не был!

Из табунщиков перевели его в скотники-пастухи, и на этом месте Халзан работал старательно, не жалея ни времени, ни сил, потому-то — когда появилась необходимость послать толкового человека на курсы осеменаторов — выбор пал на него.

Так стал Халзан состоять на постоянной должности — при обязанностях ответственных и деликатного свойства.

Изменилось ли в нем что с той поры, когда вынужденно был он отлучен от табуна, стал жить не в седле, как до этого, а подобно всем другим — с утра отправляясь на работу, перед вечером уходя с нее опять домой?

Что-то изменилось…

Многое он увидел будто бы ближе, отчетливее — и уже не гасли искорки жадного любопытства в глазах: вот, оказывается, как живете?! Стал попивать. Не то чтоб сильно и часто, однако теперь можно было увидеть его захмелевшим. «Раскушал», — добродушно посмеивались халютинцы.

И уж что было совсем удивительным: при своей всегдашней любви к коням, имевший закрепленного за ним жеребчика, всегда разъезжавший на нем, — решил Халзан обзавестись собственным легковым автомобилем. То ли потому, что сейчас едва ли не в каждой третьей халютинской семье хотели иметь свои «Жигули» или «Москвича», сделалось это из-за хороших заработков доступным, и он, Халзан, не желал отставать от других; то ли таился в нем свой, особый интерес к автомобилю: а ну-ка впрямь мотор лучше, надежнее лошади, самому бы проверить, убедиться!

Так ли, нет, но записался он в очередь на приобретение легковой автомашины…

И вот на днях увидел, что доярка, которая стояла в списке будто бы даже после него, приехала на летник на своих новеньких «Жигулях». Не сама за рулем, конечно, была — сын привез, но машина-то получена ею. И Халзан, задумчиво почесав в затылке, подался из своей деревеньки Тагархай на центральную усадьбу — в правленческую контору: выяснить, уточнить… Не забыли ли про него?

На счастье, председатель оказался в кабинете и, не дослушав до конца длинных из-за заикания объяснений Халзана, зачем тот приехал в Халюту, — поспешил успокоить: «Помню про тебя, помню!» Сказал, что первым делом правление обеспечивает персональным легковым транспортом доярок, так как ныне мало желающих работать на молочнотоварной ферме, и это — автомобили вне очереди — как дополнительное поощрение безотказным труженицам за их многолетний труд на МТФ. Пусть другие завидуют, а завидуя — берут пример! Халзан согласился: «Правильно…» И совсем его успокоило, когда Мэтэп Урбанович, подав на прощанье руку, заключил: «А ты обожди еще год. Мое слово твердое…»

Ведя коня на поводу, направился Халзан в сторону магазина — и повстречал деда Зуру, бывшего своего тагархаевского соседа: когда-то дедова избенка стояла рядом с его.

— А здорово мы с тобой тогда надрались, — весело закричал дед, торопливо семеня ему навстречу. — Помнишь, когда я своих коров привел…

Халзан, само собой, помнил, но воспоминание это не доставило ому удовольствия, и он, поморщившись, выжал из себя:

— Как живете?

— Ноги носят пока, зубами укусить могу, — засмеялся старик, — ты-то сам как?

И пяти минут не прошло, а дед Зура уже успел выпытать, какой разговор состоялся у Халзана с председателем… Погладил козью бородку, щурясь хитровато, спросил:

— Башу Манхаева знаешь? Шофера.

— Ну.

— Во́ жук-то! На машине ведь работает, она у него как своя, а, пожалуйста, недавно загнал во двор «Жигули»! Без всякой очереди… Умеет, значит. А зачем, спросить, ему легковая? Чтоб ржавела в сарае? — Дед смотрел на Халзана так, словно великую тайну собирался ему открыть. — Ты вот третий год дожидаешься, а он? Да он хоть завтра новую машину достанет! А эту свою — тебе…

— Это как?

— А так! Дай ему на лапу полтыщи — и всех делов. Ему деньги — как мосол из супа собаке! Таких кулаков свет не видывал…

— А согласится?

— Он-то? И не сомневайся. Полтыщи — и готово!

— Так я поеду к нему?

— Езжай, езжай. Только на меня, упаси бог, не ссылайся. Рассердится Баша — не продаст…

— Н-не, я тихонько…

— Во-во, по-тихому, издалека начни…

Халзан, душевно поблагодарив старика за совет, верхом поспешил к дому Баши Манхаева. А дед Зура глядел ему вслед и думал: из этой истории — что Халзан пошел к Баше машину «торговать» — непременно что-нибудь интересное получится… Что — пока угадать трудно, однако обязательно интересное…

Баша как раз в эти часы возился с «Жигулями»: выкатив машину из гаража, любовно протирал ее ветошью. Увлеченный своим занятием, не сразу заметил он спешившегося Халзана. А тот, привязав за повод коня к столбу, неслышно подошел и сказал, заикаясь, как обычно:

— Чего так стараешься? Без этого блестит!

— А-а, коровий благодетель, — обернувшись, засмеялся Баша. — Но-но, не обижайся… Я к тому, каким ты важным, незаменимым заделался для нашего колхозного животноводства! А машина, что ж, она ласку любит… больше, чем женщина. Про жену забудешь — про машину нет… Вот обзаведешься своей — поймешь!