Илья Девин - Трава-мурава

Алда замешкалась, опустила глаза. Аня продолжала наступать на нее:

— Почему тогда не сказала: ребенок нашей родни и отдайте его добром, а то я подниму скандал. Почему?

— Меня не спросили, — пробормотала Алда.

— Грушу с Лизой тоже ведь никто не спрашивал и не просил, они сами взяли ребенка и выходили его, не испугались лишних забот.

Тут вошла Цямкаиха, неся охапку дров. Тихонько, чтобы не разбудить спящего ребенка, она положила дрова возле печки.

— А, гостья пожаловала, — сказала она, — чего стоишь-то? Проходи, садись.

— Да вот, Анна-бабай, за Витей пришла, — не выдержала Аня.

— Ну! — удивилась Цямкаиха. — Это зачем он тебе вдруг понадобился?

— Знать, понадобился, — тихо буркнула Алда.

— Крестить, что ли, вздумала? — прищурясь, спросила Цямкаиха.

Алда промолчала. Молчала и Аня.

— Ой, не знаю, — тихо сказала наконец Цямкаиха. Кажется, она готова была сдаться.

— Нет, — решительно и твердо сказала Аня, вспомнив о письме Бориса. — Вот когда приедет с фронта отец, пусть тогда он этими крестинами распоряжается.

Заплакал Витя, Аня с Цямкаихой побежала к нему. Алда осталась одна и растерянно, зло осматривала избу. Скоро ребенок притих, и только слышался голос Цямкаихи:

— Тё-тё-тё, мой мальчик, выросли во-от таким большим. — Она ломала голос, как делают это все, возясь с ребенком. — Ой-ой-ой, какая больсая руцка… Ой-ой, да ты кого так хоцесь избить? Ах, бабуську за волосы таскаесь… Уй-уй-уй!.. А-ах!..

Алда с какой-то неприязнью осматривала все уголки, стены, потолки. Вот как Цямка-то зажила! Стены обоями оклеены, чистенько, ничего не скажешь. А пол вымыт до блеска, на половицах заметен каждый сучок, будто по полу разбросаны медные пятаки. Окошки хоть и маленькие, но светленькие, можно было подумать, что в рамах даже стекол не было, так старательно они были вымыты. «А куда же они убрали лавки?» — подумала Алда и заметила: без них стало просторнее и светлее.

Пока Алда разглядывала комнату, вышла Аня из-за занавески. На руках она держала спеленутого ребенка.

— Ах ты, маковка!.. Ах ты, перепелиные глазки!.. — щебетала рядом Цямкаиха, заглядывая на Витю. И ребенок вроде как улыбался этому птичьему щебетанию. И Аня, видя этот тихий восторг ребенка, словно исполнилась окончательной решимостью. Она прямо взглянула Алде в глаза и сказала:

— Ребенка я тебе не отдам, Евдокия Павловна. И больше не будем говорить на эту тему.

— Это как не отдашь?

— Вот так и не отдам!

— Отдашь! Как еще отдашь! — вскрикнула Алда уязвленно. — Сама принесешь за мной, вот увидишь!.. — и хлопнула дверью.

Цямкаиха, с опаской оглядываясь, вышла за ней. Но скоро вернулась обратно.

— Ой, пустоголовая, — она хлопнула своими длинными руками по бокам. — Сама бежит, сама на всю улицу горло дерет, бессовестная!..

— Пусть орет. Но ребенка мы ей не отдадим, — спокойно сказала Аня. — Вот приедет отец, пусть делает, что хочет…

Парасковья собиралась в дальнюю дорогу и замесила тесто на подорожники. Тесто теперь пыхтело на печке в большой кастрюле, укрытой платком, и Парасковья то и дело поднималась по приступочкам и проверяла его — не ушло ли? Тут, на печке, и застала ее прибежавшая Алда. Она запыхалась, и, пока сидела на лавке, приходя в себя, Парасковья глядела на нее пристально и строго.

— Ну, чего скажешь? — спросила она наконец.

— Никак не отдает, — сказала Алда, виновато помаргивая, наблюдая за выражением лица своей повелительницы. А Парасковья, вопреки Алдовым ожиданиям, нисколько не рассердилась. Нет, она вовсе не передумала ехать, но вот за какой-то последний час заколебалась в принятом было решении ехать с ребенком: ей казалось, что будь она с ребенком на руках, все двери в Москве перед ней откроются, все очереди на вокзалах перед ней расступятся… Но вот она вдруг с какой-то внезапной трезвостью осознала, что за ребенком потребуется уход, его нужно будет пеленать, кормить молоком из бутылочки, да мало ли что еще! — и Парасковья, никогда не имевшая детей и не терпящая даже крика и плача чужих детей, испугалась. Правда, собирается с ней в дорогу и Глебиха Тарычева, молодая и крепкая бабенка, да ведь надежда во всех этих тонких делах на нее худая, — если на что Глебиха и годится, так только мешки таскать и покорно исполнять всю грубую работу, которую ей велит Парасковья. Да, пожалуй, что это и к лучшему — без ребенка. Но, не меняя строгого и сосредоточенного выражения лица, Парасковья глянула в угол на иконы и сказала:

— Ну что ж, на все воля божья. — И перекрестилась. — Может, так надо, — добавила она покорно, словно мирилась с высшей волей.

Алда перевела дух и, пав на колени, закрестилась, припадая лицом к полу, невнятно, быстро шепча благодарение деве Марии.

Парасковья, косо, снисходительно глянув сверху на Алду, пошла в заднюю избу, потому что кто-то громыхнул в сенях дверью. Это пришла Евдокия Аверяскина, жена председателя сельсовета, женщина толстая, громоздкая, с белым широким лицом. Она сбросила с плеча довольно увесистую торбу, отдышалась, села на лавку и концом платка вытерла запотевший лоб. В торбе были подсолнуховые семечки, которые Парасковья с Глебихой должны будут пустить на продажу в Москве, а деньги пойдут для дела, ради которого они и едут.

— Вот справка, — сказала Евдокия и, пошарив за пазухой, достала помятую четвертушку бумаги.

Парасковья разгладила бумажку, поднесла ее к лампе. Химическим карандашом там было написано так:

Дана настоящая гр-ке с. Урань Сенгеляйского р-на Мордовской АССР Фоминой Парасковье Фоминичне в том, что она действительно имеет на своем участке посев подсолнуха и действительно рассчиталась по сельхозналогу и всем другим платежам.

Внизу стояли подписи, зашлепнутые расплывшейся невнятной печатью:

Подпись Захарыча была в виде закорючки, но Парасковья догадалась, что это та же рука доброго Ивана Филипповича.

— Ладно, хорошо, — сказала Парасковья.

— Как не хорошо-то, — ответила Евдокия, — она одна, может быть, из гостей, бывавших здесь, не робела перед Парасковьей и чувствовала себя в этом доме едва ли не по-хозяйски. — С таким документом куда хошь поезжай, никакая милиция не остановит.

Парасковья промолчала. Она-то знала, что не впервой Аверяскину такие справки выписывать. И правда — не слышно, чтобы у людей случались неприятности с такими справками, — надежный документ.

— Легкая рука у Ивана твоего, — сказала Парасковья. И, быстро перекрестясь, добавила громким шепотом: — Помогай ему, царица небесная!.. Огради раба божьего Ивана от всяких козней дьявольских, от глаз завидущих, от наветов, от наговоров… — И, поглядывая на Евдокию из-под опущенных век, Парасковья видела, каким благодарным восторгом слезятся глаза Евдокии.