Кирилл Столяров - Разные люди

— Выше голову, милая Валерия Семеновна! — бодро воскликнул брюнет, пожимая ее коленку. — Все ваши горести и печали позади, вы стоите на пороге новой светлой жизни.

— Все отнюдь не так просто, как это кажется на первый взгляд, — вдумчиво возразил хозяин дома. — Видишь ли, Станислав Антонович, для нас предстоящий переезд представляет собой запутанный клубок поистине неразрешимых проблем.

— На тебе! — Брюнет недоуменно пожал плечами. — Ты, брат, меня поражаешь. А бываешь ли ты когда-нибудь безоговорочно довольным? Аркаша, как тебе нравится та лабуда, которую выдает нам дорогой Анатолий Григорьевич?

Тощий гость прервал возню с хлебным мякишем и невпопад закивал головой:

— Я с-согласен… с-согласен с-с тем, что с-сказал Стас.

— Каждое приобретение сопровождается некоторой потерей! — провозгласил брюнет. — Это, товарищи, основополагающий закон всякого движения и развития вещей, ядро диалектики.

— На словах все легче легкого, — скептически произнес хозяин дома. — В новых квартирах, как ты знаешь, довольно-таки низкие потолки, поэтому вся наша мебель будет выглядеть там по меньшей мере дико. Это, кстати, в том случае, если она вообще войдет туда. А картины? Что с ними делать? Маленькие и средние, разумеется, не вызывают сомнений, а большие?

— Скажи, Анатолий Григорьевич, это ценные вещи? — поинтересовался брюнет, оглядываясь по сторонам. — Антиквариат?

— Не знаю. Вон тот Клевер, наверное, чего-то стоит, но он в плохом состоянии: полотно в нескольких местах пробито насквозь. «Тайная вечеря» и «Мария с младенцем» — копии с известных картин итальянской школы. Им не меньше чем по сто лет, однако, сам понимаешь, копия — это не оригинал. В углу Лагорио, ученик Айвазовского, тоже с дырками. А по поводу мебели я вообще в панике. Чтобы продать нашу, ее следует предварительно отреставрировать, а у меня нет ни мастеров, ни денег. В то же самое время новая мебель нам не по карману. Словом, кругом тупик.

— Стой! Анатолий Григорьевич, у меня вдруг мелькнула гениальная мысль! — брюнет восторженно засверкал глазами. — Совершенно случайно я вспомнил, что Епископосов усиленно собирает старину. Да-да, разную там бронзу, фарфор, живопись и, представь себе, мебель. Ходит по старушкам и скупает все, что попадается под руки. В январе мы рядышком сидели на банкете, так Георгий Аристакесович разоткровенничался. «Люблю, — говорит, — антикварные вещицы покупать по сходной цене, потому что с одного выстрела поражаешь как бы сразу две цели: и деньги в товаре, и глаз радуется, глядя на принадлежащие тебе произведения искусства. Раньше я, остолоп, ушами хлопал, когда умные люди скупали все за бесценок, а теперь уразумел, что старина — оптимальное помещение капитала. А еще считаюсь видным экономистом с хорошими шансами на член-корреспондента Академии наук!» Понятно? На даче, за шашлычком, мы подкинем ему мою идейку, и, я уверен, он примчится к вам как на пожар!

— Удобно ли мне продавать Епископосову эти вещи? — усомнился хозяин дома.

— А что тут такого? — воскликнул брюнет. — Он — мужик ушлый и купит то, что ему понравится, а ты, Анатолий Григорьевич, тоже с одного выстрела убьешь сразу двух зайцев: войдешь в доверие к Георгию Аристакесовичу и выручишь неплохую деньгу за свою рухлядь. Ты, брат, слушайся меня и, как говаривали древние греки или римляне, всегда будешь со щитом, а не на щите. Понятно?

— Н-не с-связывайтесь с-с Епископосовым, Анатолий Григорьевич, обдерет он в-вас как л-липку, — тихо сказал тощий гость.

— Аркадий, что ты мелешь? — взвился брюнет.

— Молчу. П-пардон, молчу!

— Толик, лапочка, а ведь Станислав Антонович подсказал очень даже мудрую мысль! — вмешалась женщина. — Если профессору Епископосову понравится что-либо из нашего старья, так не жалко отдать это, раз он такой нужный человек. Если ты станешь завсектором и получишь полставки доцента, то мы разом выиграем рублей триста в месяц? Верно я говорю?

— Триста не триста, а двести шестьдесят наверняка, — веско подтвердил брюнет, продолжая сердито коситься на тощего гостя. — Впрочем, что я! Если посчитать приработки от публикаций и от рецензирования, то на круг выйдет триста с гаком. То есть вдвое против теперешнего.

— Тогда не о чем даже думать! — безапелляционно заявила женщина, нервно облизывая губы. — Только бы не сорвалось.

— Тебе, Анатолий Григорьевич, просто-таки повезло! Судьба послала тебе умную женушку! — рассмеялся брюнет. — Валерия Семеновна схватывает все с полуслова. Георгий Аристакесович — фактический глава Института повышения квалификации строителей, и будем надеяться, что с осени ты поможешь нам с Аркашей вправлять мозги хозяйственникам и учить их уму-разуму.

Хозяин дома промолчал. Трескучее многословие брюнета угнетало его все больше и больше, но выхода не было, оставалось лишь одно — терпеть.

— Толик, раз Станислав Антонович сказал очень даже замечательно, так не спи, развлекай гостей. — Женщина встала из-за стола. — А я пойду на кухню, разогрею вам уточку с яблоками.

Гости успели уйти восвояси, а хозяева — лечь спать, когда за шкафом послышался скрип, затем приглушенный стон, а после продолжительной паузы стук палки и шаркающие шаги Валентины Даниловны.

«Третий час ночи, а мне все не спится, — думала она, медленно выбираясь из-за шкафа. — Как неприятно пахнут неубранные окурки. Неужели так трудно очистить пепельницы? Нет, это совсем не трудно, просто об этом никто не подумал».

Валентина Даниловна впотьмах доковыляла до стены, на ощупь прислонила палку к резному креслу, похожему на царский трон в допетровской Руси, левой рукой крепко ухватилась за подлокотник, а правой нащупала выключатель. Осветив комнату, она снова взялась за палку и заковыляла к столу: переставит палку, сделает крошечный шажок левой ногой и волоком подтягивает больную правую. Пять шажков — метр, еще пять шажков — еще метр, но тут приходится делать перерыв, чтобы отдышаться и спокойно постоять, опираясь на палку обеими руками. Так легче.

«А это еще что такое? — поразилась она, заметив на полу растоптанные хлебные корки. — Эх, люди, люди! Разве мыслимо так бесцеремонно обращаться с хлебом? Неужели они не знают, что хлеб — это святыня не только для тех, кто пережил голод?»

Она сама голодала дважды — в гражданскую и в Отечественную войны, — но до своего смертного часа не посмеет позволить себе выбросить в мусорное ведро кусок хлеба. Когда она была крепкой, еще не утратившей способности превозмочь старческие немощи, то каждый день подбирала хлеб, остававшийся у невестки Валерии, нарезала его на квадратики и сушила в духовке, а крошки выносила на двор, прикармливая птиц. Их тоже надо пожалеть, особенно зимой. Валерия уже тогда посмеивалась над нею, подозревая в скупости, но Валентина Даниловна даже не пыталась оправдываться. Зачем? Одно дело, когда люди понимают друг друга, тогда объяснить, что хочешь, не зазорно, а совсем другое, если они говорят на разных языках.