Кирилл Столяров - Разные люди

Валентина Даниловна огорченно помотала головой, тяжко вздохнула и, сделав еще десяток шажков, добралась до стола. На ее беду, окурки оказались не только в двух переполненных пепельницах, но и в трех тарелках. Пепельницы она вытряхнет в предусмотрительно захваченный бумажный кулек, а с теми окурками, что в тарелках, придется волей-неволей смириться. Лет пять тому назад она взяла бы поднос, сложила бы на него грязную посуду, отнесла на кухню и перемыла ее за милую душу, а нынче нет сил даже на то, чтобы обойти вокруг стола и собрать чужие, отсыревшие в тарелках окурки. Слов нет, сдала она за эту лютую зиму, заметно сдала. Так ее скрутило, что и в майском тепле все еще не придет в себя. Что тут скажешь, старость не радость.

Покончив с пепельницами, Валентина Даниловна доковыляла до туалета, а затем так же медленно, с девятью продолжительными остановками для отдыха, возвратилась на свое место за шкафом. Прежде чем лечь под одеяло, она долго сидела на кровати, потому что ей было боязно. Как ни трудно ковылять, по существу, на одной ноге, все же вставать и ложиться куда хуже, так как при изменении положения суставов все тело пронизывает острая боль. И самое горестное, что эта боль день ото дня сильнее и длительнее, а таблетки, некогда рекомендованные Шурочкой, почти не помогают.

Валентина Даниловна решилась улечься лишь тогда, когда начали коченеть ноги, до крови закусила губу, но все равно не удержалась от стона. Она нисколько не опасалась, что ее услышат и что тем самым она кого-нибудь потревожит, потому что вторая комната, где спали Толя с Валерией и их дети, находилась в противоположном конце квартиры. Просто донельзя противно, когда твоя боль прорывается наружу.

На земле живет великое множество людей, и все они устроены по-разному: одним кажется, что муки легче переносить в слезах и стонах, а другим наоборот. За семьдесят восемь лет жизни Валентина Даниловна достаточно изучила себя и пришла к выводу, что куда пристойнее страдать молча.

Минут через двадцать боль мало-помалу утихла, и Валентина Даниловна, восстановив в памяти казусные перипетии разговора гостей ее младшего сына, углубилась в раздумья о том, почему теперь в окружающей ее действительности многое складывается далеко не так, как обстояло в дни ее молодости и зрелости…

Здесь придется ненадолго прервать ход мыслей героини нашего повествования и признаться, что она отнюдь не страдала глухотой, как утверждала ее невестка. Валентина Даниловна не любила да и не очень-то умела кривить душой, но тягостные обстоятельства вынудили ее солгать. Почему и во имя чего? Просто так, с помощью какого-нибудь десятка слов, этого, пожалуй, внятно и не объяснишь. Примерно лет пять тому назад тяжелый приступ полиартрита надолго приковал ее к постели, и она впервые оказалась отрезанной от внешнего мира, потому что лишилась возможности подходить к телефону. Сын с невесткой по утрам отводили малышей в детский сад и сами уходили на работу, а Валентина Даниловна оставалась одна и переживала, слушая тревожные телефонные звонки. Она попросила Толю позвать монтера и установить длинный шнур, чтобы можно было переносить аппарат к ее кровати, и в течение месяца дважды напоминала ему о своей просьбе, однако шнур так и не появился. В ту пору ее часто навещали задушевные подруги Катюша и Шурочка, и Валентине Даниловне было неловко сказать им, что сын попросту игнорировал просьбу матери. Столь мучительного стыда она, бесспорно, никогда в жизни не испытывала. И тогда она солгала, будто ее глухота так бурно прогрессирует, что препятствует пользоваться телефоном.

Узнав об этом, Толя хотел было вызвать на дом квалифицированного оториноларинголога из платной поликлиники, но Валерия отсоветовала. «В старости все глохнут, — философски заметила она, — так чего ради швырять восемь рублей кошке под хвост?» Валентина Даниловна боготворила Чехова и сразу же вспомнила чудный рассказ «Скрипка Ротшильда», где гробовщик Яков Иванов по прозвищу Бронза возил больную жену Марфу к фельдшеру Максиму Николаевичу, а тот, не мудрствуя лукаво, поинтересовался, сколько ей лет, и сказал, что старушка пожила, а теперь пора и честь знать.

После ложного признания в глухоте Валентина Даниловна некоторое время опасалась, что ей будет трудно притворяться, но все оказалось проще простого. Домочадцы начали говорить с нею преувеличенно громкими голосами, а она раз-навсегда перестала пользоваться телефонной связью, только и всего. Катюша и Шурочка по-прежнему навещали ее, а когда их почему-либо долго не было, Валентина Даниловна писала им письма.

В каждой не совсем обычной ситуации наряду с недостатками могут обнаружиться и достоинства, и вскоре она с удивлением заметила, что ей стало интереснее жить. И вот почему. Если прежде Валентину Даниловну раздражала привычка дурно воспитанной Валерии постоянно шептаться с Толей в ее присутствии или, хуже того, с помощью выразительного жеста, сопровождаемого соответствующим по жесткости взглядом, вызывать его для объяснения в другую комнату, то отныне абсолютно все говорилось, что называется, открытым текстом, и ее близкие предстали перед нею такими, какими они были в действительности. Сперва это шокировало Валентину Даниловну, но впоследствии она пришла к выводу, что на склоне лет лучше не обольщаться иллюзиями, а видеть все в истинном свете. Недаром, должно быть, народная мудрость гласит, что без правды жить легче, да помирать тяжело.

«…Неприятные они люди — эти экономисты из Толиного института, — продолжала рассуждать Валентина Даниловна, — в высшей степени неприятные и скользкие… Причем не только потому, что во главу угла ставят личный успех, а не интересы дела. На карьеристов я вдоволь нагляделась за свою жизнь, так что соль в другом. Раньше карьерист скрывал за семью замками свое гнилое нутро ото всех и вся, а сослуживцы Толи, можно сказать, бравируют циничным отношением к долгу, к коллективу. Они, конечно, не осмелятся декларировать подобные мысли с трибуны, однако в своем кругу делятся ими без малейших признаков стеснения, рассказывая о грязненьких делишках и закулисных маневрах с такой же гордостью, как солдаты о походах и сражениях. Почему?..»

В середине двадцатых годов ее покойный муж Григорий Петрович ходил на рабфак и мечтал сделаться астрономом, чтобы постигать тайны Вселенной, но его вызвали в Краснопресненский райком партии и сказали, что страна создает тяжелую индустрию и, как никогда, остро нуждается в надежных кадрах, знающих финансы и кредит. И Гриша без колебаний принял поручение, закончил вечерние бухгалтерские курсы и стал главным бухгалтером треста станкопринадлежностей. Прошло каких-нибудь пять или шесть лет, и в 1933 году его послали на укрепление районного треста столовых, где бывшее руководство финансово-счетной службы погрязло в мздоимстве и было осуждено к длительным срокам лишения свободы.