Кирилл Столяров - Разные люди

Вартан Артавазович жаловался, шутил, произносил тосты в память своего друга Сурика, потом снова жаловался, но теперь Таня слушала его вполуха. Она ловила на себе пристальные взгляды Роберта и спрашивала себя: что же такое человеческое счастье? Когда у тебя есть все и больше ничего не хочется? Или когда ничего нет и всего хочется? Или же оно где-то посредине? Какие глупые мысли. Разве дело в этом? Просто каждый из нас должен жить достойно, согревая своим теплом чью-то жизнь. И непременно быть добрым, очень добрым, без этого никакого счастья нет и быть не может. Кроме того, Таня думала о Роберте. О том, какой он деликатный и как сильно любит своего мальчика со странным именем Хачик.

Между тем Рая машинально отщипывала виноградины от тяжелой грозди и с не свойственной ей сосредоточенностью клала их в рот. На душе у нее было коломытно: с раннего утра, сразу же после звонка Вартана Артавазовича, она бог весть в какой уж раз пожалела о том, что не вышла замуж за Сурика, который в этом случае, разумеется, не попал бы в катастрофу, а сейчас поносила себя последними словами за то, что напрасно приперлась в «Будапешт». «Из уважения к Вартану поторчу здесь еще немного, а потом намылюсь домой, — решила она. — А Корсакова, не сойти мне с этого места, с ходу заарканила Роберта, тот положил на нее глаз. Чего она в нем нашла, чудачка? Тоже мне кавалер — двух слов путем связать не умеет! Замечательный человек. Ха-ха, какой же он замечательный, когда слепому видно, что у него в кармане — вошь на аркане? Эх, Татулька, куда тебя несет?»

Около десяти часов Рая решительно поднялась и сказала:

— Варта-ан, пора закругляться!

На улице Рая быстро подхватила такси и отправилась в Марьину рощу, а Таня и Роберт свернули на Петровку, прошлись до площади Революции, спустились в метро и за разговором незаметно доехали до Измайловского парка. Там им пришлось дожидаться автобуса, но это нисколько не тяготило Таню, потому что наедине с нею Роберт преодолел смущение и оказался неплохим собеседником. У подъезда ее дома они выкурили по сигарете, после чего Таня стала прощаться.

— Мы увидимся завтра? — с надеждой спросил Роберт, задержав ее руку в своей.

— Завтра я не смогу, поздно освобожусь. Может быть, в субботу?

— А раньше нельзя?

— Раньше? — Таня заметила, что он огорчился, и тотчас предложила: — Знаете что, позвоните мне завтра вечерком. Всего доброго!

Она поднялась на лифте к себе на седьмой этаж, вошла в квартиру, разделась, включила свет на кухне и посмотрела в окно. Роберт стоял под уличным фонарем и, задрав голову, разглядывал фасад ее дома. Она отодвинула занавеску и помахала ему рукой. Он увидел Таню, улыбнулся и долго махал в ответ. Таня показала рукой на остановку автобуса, давая понять, что ему пора ехать, но он не обратил внимания на ее жест. Тогда она прошла в свою комнату, где было темно и где он не мог ее видеть. Роберт простоял перед домом еще минут пять, а затем, оглядываясь, медленно отошел в темень и тотчас растворился в ней. Таня затаила дыхание и долго не отводила глаз от окна, но теперь видела не расплывчатые контуры пустынной улицы Сталеваров, а по-праздничному украшенную, залитую полуденным майским солнцем набережную Москва-реки, где она, прижав к груди ветку белой сирени, шла рядом с Робертом, а впереди, взявшись за руки, вприпрыжку носились ее Иринка и его Хачик. Их окружали люди с радостными улыбками на лицах, а откуда-то сверху, то затихая, то вновь усиливаясь, доносились кристально чистые звуки трубы Тимофея Докшицера, игравшего «Ларгетто» Генделя. Роберт… У него сказочно добрые глаза… Разве так уж редко случается, что на незаметном житейском перекрестке два человека нечаянно находят друг друга?

Представьте себе громадную комнату с высоченным лепным потолком. Собственно говоря, даже не комнату, а скорее нечто вроде зала, вытянутого в длину. Громоздкая, низко висящая люстра из причудливо отлитой старинной бронзы ярко освещает только обеденный стол, стоящий неподалеку от двери, и небольшое пространство вокруг него, а все остальное — массивная, обтянутая гобеленами мебель с резными головами львов, добрый десяток картин в багетовых рамах с потускневшей и местами сошедшей позолотой и белая изразцовая печь в углу — окутано мягким сумраком. За столом сидят четверо: трое мужчин примерно одинакового возраста — им по сорок с небольшим — и румяная тридцатилетняя женщина с крашенными хной волосами. Судя по изрядно опустошенным тарелкам, их трапеза продолжается по меньшей мере минут тридцать — сорок и вступает в ту фазу, когда первый голод почти утолен и всем хочется устроить перекур.

— Ну что, дорогой Анатолий свет Григорьевич, ты принимаешь мой план к руководству и исполнению? — спросил худощавый брюнет с умным и чуточку надменным лицом, обращаясь к сидящему напротив хозяину дома — сутуловатому полному человеку, протиравшему очки с помощью кусочка серой замши. — Учти, брат, под лежачий камень вода не течет! Понятно?

— Э-э… Видишь ли, Станислав Антонович, все это очень и очень проблематично. — Хозяин дома близоруко сощурился и улыбнулся виноватой улыбкой. — В чем-то ты, по-видимому, прав, но…

— Увы, я вижу лишь то, что ты ровным счетом ничегошеньки не понял! — недовольно перебил брюнет. — Дорогой Анатолий Григорьевич, проснись. Неужели ты, дожив до седых волос, так и не постиг азбучной истины, которую в наш век бурного, в буквальном смысле всеобъемлющего научно-технического прогресса знают даже дошкольники: спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Прошу прощения у очаровательной Валерии Семеновны, но я просто-таки вынужден заново разжевать суть проблемы вашему чересчур наивному супругу. Признаться, ты меня удивил.

— Ради бога! — Женщина глубокомысленно кивнула головой и с ласковой требовательностью сказала мужу: — Толик, лапочка, Станислав Антонович советует тебе от доброго сердца, и ты должен сделать так, как он учит. Подумай о детях.

— Так вот, вопрос о новой структуре института в свете возросших задач, поставленных перед экономической наукой на современном этапе, уже обсуждался на самом высоком уровне, — с апломбом продолжал брюнет. — Между нами говоря, вчера Епископосов доверительно шепнул мне, что все решено окончательно и бесповоротно. Ему доподлинно известно, что наш отдел делится на два, а вместо трех секторов будут созданы пять. Назначение Рябокобылко на должность завсектором финансирования строительства уже не секрет, а на ваш сектор долгосрочного кредитования капитальных вложений, претендует Канцеляристов. Понятно?