Наталья Головина - Помню тебя

В их комнате, как всегда, чистенько и даже кое в чем по-домашнему. Клубки и спицы на подоконнике, Раечкины пуховые розы в целлулоидной вазе, накидки на подушках. На столе учебники и молочные бутылки, фото Гагарина на стенке. Вот только абажурчик, вырезанный из бумаги, сняли по настоянию комендантши.

Заглянул в двери какой-то парень, по уличной моде того года в белом кашне, плащ нараспашку и без кепки. И был с ойканьем выставлен. Раечка, накрученная на бумажки, повязалась косынкой и крикнула ему в форточку: «Паша, сейчас выйду!»

— А Коля твой как же?

— Да ты что, совсем! Я с Николаем уже давно не встречаюсь. Паша вот ко мне серьезно относится… Я же говорила. А то идем со мной! Он сказал, что товарища возьмет, — толковала Вере полуодетая Раечка перед зеркалом.

— Да ты же Тосю позвала.

— Это я потому, что ты отказалась. А Тоньке мы скажем, что он не пришел.

— Ну ты совсем завертелась, смотри! Надоело как… Слесаря́, а говорят все на танцах, что инженеры. И руки распускают. Тут ведь сразу ясно: как он и все серьезное в жизни ставит…

— Понятно. Ну и сиди! Верок, а можно я твою полосатую блузку возьму, ладно?

— Тебе твоя синяя больше идет. Да бери…

— Вот и он говорит: представляю вас в голубом… Но нельзя же ему во всем угождать! Или можно?.. Если любишь? Серьезный он… Площадь у него какая-то есть в городе. Спрашивает меня в кафе-мороженом: умею ли я готовить и хозяйствовать?

— С ребенком он, может?

— Да ты что! Разве б он мне не сказал?

— И где-то я его видела. С кем-то из девчонок.

— Вот! И больше не увидишь. Прямо нельзя привести никого! Хорошо вот ты, Верка, солидная, можешь одни только Петины письма читать и ни о ком больше не думать… — Раечка оправила завитые волосы вокруг худенькой, ставшей жалобной мордочки. Полная белолицая Вера в вязаной кофте и цветастом платке на плечах сидела над конспектами.

— А к Инке-то приходили! — вспомнила Рая. — Какой мальчик… И белое кашне… Мечта стиляги! Вот, значит, какой твой Толик. Ах ты, секретница! Не бойся, ты была в горячке, с температурой — такая красивая!

Инна припоминала: болезнь и то, что ей привиделось сквозь жар… и неуверенно улыбнулась.

Толик, русоволосый, с нежным лицом, — такой городской и далековатый… Сын Нины Трофимовны, той, что когда-то, в войну, добрела к ним до Бурцева менять вещи. И прожила в деревне зиму с совсем ослабевшим годовалым Толей. У Инниной матери роды принимала — больше было некому. Адрес потом оставила матери. Инна заглянула к ним с письмом, когда только что поступила в техникум и устроилась в общежитии. Заходите потом в гости.

После летних каникул этого года Инна забежала к ним загорелая, ярковолосая. Привезла сетку антоновки и домашнее сало. Нина Трофимовна всегда целовала ее, махала рукой и запрещала привозить, но мать всегда присылала. Однажды мама и сама заехала к Говоровым. Сначала стеснялась своего плюшевого жакета и сумок, увязанных вместе носовым платком, а потом освоилась, и они вздыхали, вспоминали вдвоем. Нина Трофимовна тоже была одинокая, с озабоченными глазами и седоватая, но с красиво уложенной современной прической. Без очков глаза у нее сразу становились растерянными.

А вот тогда ее не было дома. Беленький стройный Толя перехватил у нее сетку и тоже, как мать, замахал руками… Она увидела, что он еще больше стесняется напоить ее наедине чаем. И ее стиснутых ношей пальцев стесняется, из которых он выхватил сетку и… кинул в угол, но так, что это было не обидно, а приятно.

Ничего-то он не знал! Где у них заварка, где печенье? Она сама все разыскала. А он стоял у окна. Потом на Иннины пальцы подул и хотел, что ли, тронуть их губами, но не решился.

— Глаза какие у вас… У тебя? Серые, нет зеленоватые.

— Обычные…

Вот и все, что было. Ничего не было… Но прежние их отношения довольно далеких друг другу людей теперь стали слегка напряженными от этого возникшего тяготения.

Толя во всем такой серьезный и более детский, чем она… Очень ответственный, требовательный к себе — не поехал сдавать в институт этим летом, будет готовиться целый год, а пока пойдет работать. Чтобы потом поступить в Москву, в физико-технический институт, где очень высокие требования. Все в его жизни определено этой целью. И его будущее ясно для Нины Трофимовны: это ее мечта, плата за похоронку, за вдовство и за то, как потом выкарабкивалась одна с сыном на руках.

Отношение Нины Трофимовны к Инне чуть изменилось. Широко распахнутые глаза Толи: в них сразу все видно… А у его матери теперь, в редкие Иннины приходы, выражение лица было снисходительным, но и настороженным. Да, она относится к ней как к близкой, но не хотела бы для нее разочарований.

Вдруг очень женский взгляд… Погладила Иннины яркие рыжеватые волосы, и это получилось у нее ласково. И посоветовала ей купить ботиночки на микропорке в военторге. Инна оценила потом: ботиночки были очень недорогие и красивые. А ее совсем сносились. Только у нее не было денег.

Встретили Инну в ее последний приход, кажется, совсем по-родственному, но вот от нее заботы не приняли. Инна сообщила с порога: на углу, в хозяйственном, такие чашки выбросили! Шесть штук выходит очень недорого. Но у Нины Трофимовны в быту были другие мерки. Она поблагодарила и заключила поговоркой: мы, мол, не настолько богаты… Инна продолжила мысленно: чтобы покупать бог весть что.

Она знала, что Нина Трофимовна не богата. Технолог на трикотажной фабрике. Это значило, что Инна вторглась в какую-то ее внутреннюю область. И ее туда не впустили. Что ж она, искательница какая?! Просто она привыкла тут ко всему и любит их…

Толя не слышал, как она вошла, и занимался в соседней комнате. Больше она у них, с октября, не бывала. И вот он приходил в общежитие, когда она болела. Как же это? Он сам понял или узнал от кого, что ей плохо? Она верит, что такой, как он, мог даже и сам почувствовать. А «какой» — она не могла выразить…

Еще было: он встретил ее осенью на улице, она была чем-то огорчена. И он сказал: «Я всегда буду чувствовать, что с тобой». Странный он, старше ее, но мальчик… Внушавший ей скорее тревогу и неясную благодарность, чем чувство опоры, власти над ним и его над собой, как это и должно быть — считала она, — если это любовь. Славный такой… Но она не ко двору. Да и он «не про нее».

А что же теперь есть в ее жизни, что в ней осталось? Вспомнилось Выхинское кладбище. Глухо защемило в груди, и расплылась лампа перед ее глазами… Вера Звягина присмотрелась к ней, затенила свет, и Инна прикрыла глаза. Потом Вера пошла ставить чайник:

— Ну, теперь ты будешь есть. Худая лежишь, красивая… дальше некуда. А тебе теперь нужно.

Да зачем ей теперь нужно что-то? Никогда она и не была слишком красивой… Обычная. Пышные волосы, до лопаток, она закалывает брошкой, сама придумала. Не хочется стричь. Хотя все девчонки делают «шестимесячную», говорят, и ей пойдет: модно и по-городскому. Глаза действительно большие. И Инна знает основное их выражение: простоты телячьей… Не такой нужно быть в жизни.