Яков Ильичёв - Турецкий караван

Непостижимо, что Рауф, этот храбрый морской офицер, человек неглупый, верит в добрую волю колонизаторов, не хочет с ними сражаться…

Над волнистой кромкой горы скользила яркая серебряная луна, чистая, умиротворяющая. А на душе было черно. И Рауф, и Рауф, думал Кемаль. И Рефет… Враги! Но об этом молчать, ничего об этом не говорить Фрунзе… Следить, чтобы Рефет не испортил дела.

На посту векиля национальной обороны пусть будет верный человек. И не такой тщеславный!.. Кемаль вспомнил, как этот Рефет, отправляясь весной на подавление конийского мятежа, требовал, а потом с дороги телеграфом клянчил — присвой да присвой ему титул паши. Кемаль подумал: «Мой ученик Кязим, вот кто будет векилем обороны. Титул не имеет значения. Командует компетентный. Главное, любящий Родину больше, чем себя. Кто спасает свое судно, тот капитан».

Надо завоевать доверие Фрунзе. Чем? Откровенностью… все рассказать. У большевиков открытая дипломатия. Пожалуйста! Так и сделаем.

Надобно усилить охрану Фрунзе. Ведь приглашение его в генеральный штаб вызовет ярость противников…

Малость опередив Кемаля, в генштаб приехали Фрунзе и Андерс. Большая комната, длинный стол с белеющими листками бумаги. На краешке — с чашками поднос. До полу свисает карта турецких горных фронтов. Группками стоят офицеры, уже начали рассаживаться.

Фрунзе увидел Февзи с его запорожскими усами. Тот поднялся, приветствуя, познакомил гостей с полковником Кязимом, человеком в кубанке, надетой набекрень. Он уже везде повоевал — на Кавказе, в Сирии и Курдистане…

За дверью послышались уверенные шаги. Февзи поднял палец:

— Это Мустафа!

Да, Кемаль. Он вошел со старшим адъютантом Джевадом Аббасом, только что вернувшимся из командировки в Германию, потом Австрию и Болгарию.

Андерс снял папаху, распахнул шинель — хорошо чувствовал себя, как дома. Абилов оживленно переговаривался со знакомыми офицерами. Векиль национальной обороны Рефет сидел напротив Фрунзе, чуткий, настороженный… Изысканно внимателен, но Фрунзе уже знал, кто он.

Февзи поблагодарил всех за то, что явились, и сейчас же послышался глухой с хрипотцой голос Мустафы… Никто никогда не смог бы предугадать, с чего начнет свою речь Мустафа Кемаль — с сотворения мира аллахом или с того, что видел вчера проездом через базар. Сейчас он начал с воспоминаний о Сакарийской битве. К чему подведет?

— Господа! Каково лицо нашей великой победы? Ответ на этот вопрос имеет значение. Важны факторы субъективные и объективные. Враг открыл бешеное наступление. Пятнадцать дней и ночей лилась кровь. Нам нужно было выиграть время. Я распорядился оторваться от армии неприятеля, разрешил отступить даже к северу от Сакарьи: преследуя нас, враг растянет линию этапов, мы же соберем свои силы, хотя и велико будет потрясение Собрания…

В этом месте доклад Мустафы принял новый оттенок — политический, и Фрунзе понял, что это-то — в нем главное. В Собрании возбуждение, крики: «Куда идет армия, куда ведут народ? Где ответственный?» Часть депутатов убеждена, что армия разбита, дело погибло.

— Они хотели, чтобы я сам погиб, находясь во главе армии, которая уже будто разложена, — продолжал Кемаль. — Другая часть депутатов, к счастью большая, искренне желала видеть меня во главе армии и верила в победу… Его превосходительство Февзи-паша был и начальником генерального штаба и векилем обороны. Лучше пусть сосредоточится на делах штаба. Так мы и сделали… В таком случае Рефет-пашу следовало выдвинуть на освободившийся пост…

«Ага! Значит, он вояку Рефета просто отодвинул — подальше от фронта», — подумал Фрунзе и далее будто свои мысли услышал:

— Я не признаю теории защиты фронтовых линий, — говорил Кемаль. — Линии фронта не существует, объект обороны — территория, а это вся страна. Ведь так было и в России? — повернулся Кемаль к Фрунзе.

Абилов тотчас перевел ответ Фрунзе:

— Именно так. Исключение — лишь Сиваш и Перекоп в конечной стадии. Нас всегда занимали моменты сосредоточения сил и направления удара, когда бы главные силы противника оставались в бездействии. Это огромный выигрыш. Несомненно, что и Турция это может.

Кемаль немедленно отозвался:

— Спасибо, ваше превосходительство, за это ваше мнение. Мы его принимаем… Итак, нам удалось истребить большие силы, лишить врага наступательной мощи. И тогда мы перешли в контрнаступление. Правым крылом мы стали отрывать от реки Сакарьи левое крыло врага… Эта битва продолжалась двадцать два дня и двадцать две ночи.

Кемаль сцепил пальцы за спиной, выпрямился:

— Армия выполнила свой долг! Однако победа была достигнута поголовным участием народа в битве, его бесконечными жертвами. Народ не только послал на битву своих сыновей, но и все свое имущество отдал. Господин Фрунзе! Вот мои приказы о реквизициях накануне Сакарьи. Господа советские делегаты, убедитесь, что я догола раздел страну, — Кемаль подал Абилову папку. — Читай, Абилов, и переводи!

Эти исторические приказы о реквизициях отличались чрезвычайной полнотой. У торговцев, у всего населения изымалась половина всех товаров, продовольственных и ремесленных. Бельевое, суровое и «американское» полотно, батист, хлопок, шерсть, ткани для зимних и летних костюмов, опойки, подошвенная, хромовая кожи, сафьян, ботинки, сапожные гвозди, медные штифты, седельные нитки, подковы, мешки для корма, недоуздки, покрывала для лошадей, подпруги, скребницы, седла, саржевые перчатки, канаты… Хлеб, мука, ячмень, бобы, крупы, турецкий горох, чечевица, сахар, рис, растительное и животное масло, соль, чай, убойный скот, солома, а также свечи, керосин, мыло. Все грузы, оставленные их владельцами, а также бензин, стеарин, вазелин, холодный и французский клей, серная кислота, карманные часы… А также повозки, двухколесные кагни с упряжью, верховые и ломовые лошади, верблюды для перевозки орудий и ослы… Сверх всего — от каждого двора смена белья и пара ботинок. Составлены были списки кузниц, столярных, литейных, шорных мастерских, с указанием имен мастеров, могущих изготовить палаши, сабли, пики и штыки.

Мобилизованы были все, взято было все.

— Для новой битвы больше нечего брать, — сказал Кемаль. — Склады пусты. Западные пути для нас отрезаны… Я могу отдать свою жизнь в предстоящем сражении, но этого будет недостаточно для победы. И мы с надеждой смотрим на Россию…

Кемаль быстро прошелся, закурил, затянулся и по-мальчишески спрятал руку с папиросой за спиной.

— В Собрании есть течение, враждебное армии. «Почему, — говорят, — после Сакарьи больше не наступает? Должна наступать, хотя бы на одном участке». Но мы против такого наступления. Мы — за подготовку решающего.