Яков Ильичёв - Турецкий караван

Кемик застонал и засмеялся:

— Ай-яй-яй!

Кулага встал:

— Если хотите, продолжим в вагоне, попытаюсь объяснить.

Вечером Кемик дождался ухода Вани в вагон командующего и сказал Кулаге, что слушает его. Кулага в ответ неожиданно продекламировал:

— Я знаю это стихотворение! — воскликнул Кемик.

— Да, русский солдат в русско-персидской войне сто лет назад освободил Восточную Армению от шахского ига…

— Вы сказали правильно! — подхватил Кемик. — Я учился в академии Эчмиадзина. Очень правильно! Освободил! Русские войска вступили в Эривань, и персидский шах запросил мира, обещал больше не идти на Закавказье. Это было счастье! Это было спасенье! Но не для западных армян. Кто им теперь поможет?

— А на новую Турцию, на ее революцию вы не надеетесь? Вы хотите войны? Но русско-турецким войнам отныне положен конец! — Кулага вдруг засмеялся, вспомнив из детства перевертыш: — Императрина Екатерица заключила с мирками перетурие!.. Вы считаете, что Кавказская армия, уйдя из Турции, поступила неблагородно. С вашей стороны это попросту нечестно. Требовать крови ради иллюзии спокойствия. Цари вступали в Карс, Эрзерум, Трапезунд, — разве этим устроилась судьба армян? Наоборот! В Эрзеруме, Ване, Муше, Адане усилились столкновения. Цари ставили армян против турок. Вы хотите продолжать? «Повесим свой щит на вратах Царьграда?» Когда нас, офицеров Кавказской армии, угощали в богатых армянских семьях нежнейшим барашком, лучшим вином, поверьте, Кемик, мне было тошно: угощали за то, что русский солдат хорошо бьет турка. Каламбурили: «Щекатурка в крови» — и угощали за то, что я завоеватель…

— Освободитель, — тихо проговорил Кемик.

Кулага уставился на Кемика и вдруг зашумел:

— Да поймите же, наконец: завоевание чужих земель никого не освобождает! Освобождают людей только мирные отношения.

— Возможны ли…

— Возможны! Я встречал армянских товарищей, они говорили: «Наш поэт Ованес Туманян мудро сказал: вражда — яд и терзает людей, отнимает разум, даже умные выходят на площадь, возбуждают ненависть, оказываются зажигателями большого пожара». Вот и вы…

Кемик в негодовании ударил себя кулаком в лоб. Кулага продолжал:

— Ованес говорил о положении в Восточной Армении, где живет много турок, мусульман. А разве в Западной Армении — другие люди? Взаимное непонимание национальностей, незнание друг друга — это мрак, а в темноте людьми овладевает страх, легко распространяются дикие измышления, и народ бросается на народ. Нет, не аллах, виноваты деятели, разжигающие ненависть. Помню слова: «В обстановке страха любой проходимец может начать игру судьбами народов, нужно усердно добиваться сближения». Вы читали это?

— Нет, не читал…

— Сказали мне, что Ованес Туманян даже в газете армянской написал: однажды собрались русские, тюрки, армяне, греки и объяснились. Оказывается, они зря друг друга подозревали черт знает в каких намерениях. Армянам казалось, что русские поддерживают тюрков, а тюркам казалось, что армян. Греческие крестьяне из окрестных сел думали, что вот-вот тюрки вместе с армянами пойдут на них. И вот что Туманян еще сказал: у каждого народа есть сердце, но осознаем ли мы доброту русского, чистоту грузина и рыцарство тюрка? Тюркские крестьяне, о которых распространяют нелепицы, будто они дикари, во время столкновений, таясь, приносили хлеб армянским семьям. И наоборот, в других случаях армяне давали хлеб тюркам. Будем дорожить уважением друг к другу, сказал Ованес Туманян, тем, что есть у простых людей…

Кулага замолчал. Молчал и Кемик. Наконец проговорил:

— Но как простить два миллиона уничтоженных братьев и сестер моих?

— Прощать не надо. Но не доверять и мстить целому народу за преступления младотурецких бандитов тоже не надо, — Кулага поднялся и пошел гулять по коридору.

Ехали вдоль Каспийского побережья, справа стояли горы, слева тянулись желтые холмы. Открылся простор, и на душе у Вани стало светлее, будто ехал не прочь от России, а в Шолу на свидание с женой.

Поезд подходил к Дербенту. Со слов Кемика Ваня записал в свою тетрадь, что это название означает по-турецки «горный проход».

В Дербенте поезд миссии отвели на крайний тупиковый путь. Стоять ему весь день, может, и половину ночи: единственный паровоз потащил грузовой эшелон, несколько вагонов с продовольствием, в Баку; вернется — повезет миссию.

Поезд оставили все, кроме часовых, толпой ходили по улицам и окрестностям. Город стоял в узком проходе. Отроги гор, тянувшихся вдоль берега Каспия, круто сошли к морю. Между морем и горами — коридор в три версты шириной, наподобие перекопской нитки от материка в Крым. Дербентский коридор вел из Европы в Переднюю Азию. За него веками дрались…

Фрунзе с давних пор интересовала эта местность. Накануне падения Турецкой империи, когда положение на Балканском, Месопотамском и Сирийско-Палестинском фронтах стало для турок катастрофическим, один из триумвиров, премьер-министр Талаат-паша пытался заключить перемирие с Англией. «Целуй ту руку, кисть которой ты не сможешь свернуть». Совсем ослабив противостоящие Англии фронты, он бросил турецкие силы на Кавказ, чтобы разменять его в предполагаемом торге с Антантой. Шестого октября восемнадцатого года турки захватили Дербент, а двадцать третьего октября — Темир-Хан-Шуру. Но эта авантюра привела не к перемирию, а к полному разгрому Турции. Талаат-паша подал в отставку. Новому султанскому правительству пришлось увести войска за границы, определенные Брест-Литовским договором.

Об этом думал Фрунзе, шагая в толпе красноармейцев, поднимаясь на холмы и вглядываясь в дали. Сопровождал начальник местного гарнизона. Он рассказывал о том, как вели себя здесь, по свидетельству жителей, султанские турки-завоеватели. При нем самом позднее через Дербент проезжали в Москву и обратно уже ангорские делегации; Бекир Сами хотел захватить с собой в Турцию сто человек, как он говорил, своих родственников-осетин.

Фрунзе, думая о своем, бегло рассказывал о том, что в Дербенте побывали и Петр Первый, и Александр Дюма-отец… Декабрист Бестужев-Марлинский в солдатах, в ссылке был здесь.

И Фрунзе вдруг мягко, необидно посмеялся:

— А теперь вот Скородумов с Кемиком приехали…

Крепость называлась Нарын-Кале, — повсюду на этой земле крепости, потому что войнам не было конца. От нее к берегу тянулись толстые каменные стены. В них и стоял город, то и дело разрушаемый войной, город-сторож в узком проходе на пути в Персию.

С холма увидели голубой купол Джума-мечети, мавзолея дербентских ханов. Древность, глубокая старина, а казался свежим и молодым.