Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Семи аллах… Сем-ми-и ал-ла-а-ах…

Правда, пока что Ваня еще не видел, чтобы народ спешил в мечеть. Все больше мимо, в гоньбе за куском, в неустройстве.

Было тяжело на душе, и вдруг она заликовала! В улице-трубе сперва послышался грохот, будто знакомый, а потом и острый проникающий запах дегтя, и тут же на перекресток выкатилась вереница российских телег на железном ходу. Лошади в ярославской упряжи — седелка, хомут со шлеей, дуга. Оглобли, а не дышло, как в южных повозках. Представилось, что в одной из телег, одетая по-турецки, с закрытым шалью лицом, сидит Аннёнка…

— Крестьяне приехали на базар, — объяснил провожатый. — В окрестностях Трапезунда много русского имущества. В самом городе — петроградские телефоны, электрические движки.

…В начале мировой войны русский отряд, пятьдесят шесть батальонов, под командой Ляхова, продвинулся вдоль берега и при поддержке флота занял Трапезунд. А после революции, когда русская Кавказская армия покатилась домой, фронтовые части отходили по горным дорогам без обозов: лошади пали из-за бескормицы. Брошены были склады, колоссальные заготовки, все имущество, доставленное в Трапезунд пароходами, скопившиеся в порту железнодорожные материалы (думали построить вдоль берега узкоколейку на Батум), сто паровозов, много вагонов, штабеля рельс; осталось множество телег, всяческих аппаратов, бухты провода, проволоки, тысячи седел, больше всего — вьючных; много продовольствия, боеприпасов… В прошлом году здесь подсчеты провела деникинская комиссия: имущества было на семьдесят миллионов рублей.

Вечером Ваня записал в тетрадь:

«Видел наши телеги… Видел народ лазы. Живут возле батумской границы. Командующий сказал, что есть и курды, но их больше — за Ангорой, где озеро под названием Туз. Имеются и черкесы… Живут болгары и туркмены. Живут албанцы и греки. Живут какие-то айсоры. Командующий говорит, что я их видел. Море сейчас волнуется, «Георгий» с золотом не пришел, не можем пока выехать дальше…»

Пока советские путники сидят в Трапезунде — застряли! — другая сторона делает свое дело…

Ангорский вокзал уже с вечера тих и темен. Выгорели керосиновые фонари. Холодно замерцали крупные звезды. Наступила ночь на первое декабря. Векиль национальной обороны Рефет оставил экипаж в дальнем глухом конце сада. Сам с охраной быстро прошел к вокзалу, подняв на груди шалевый волчий воротник своей европейского вида шубы, сунул в мех почти все лицо по самые глаза. Не стало видно его модных усиков кончиками кверху.

Сопровождавшие его отлично знали, что эти глуповатые усики, сонное лицо — маска, а хозяин умен, хитер и редко терпит неудачи. Платит же хорошо и, если возьмет бо́льшую власть, будет платить еще лучше.

В прихожей квартиры Рауфа вошедшие застучали каблуками. Открылась дверь. Рефета ждали: час назад он говорил с Рауфом по телефону о пустяках. О тайной же встрече «за чашкой чая» они условились еще днем в Собрании во время перерыва.

— Брат, входи! — резко сказал Рауф, недовольный, моряк без моря, выпущенный из мальтийской крепости в обмен…

(Рауфа бесило, что его обменяли, как вещь, на мировой толкучке, и он еще обязан благодарить за это Мустафу, быть у него в долгу и в подчинении. Он сам, Рауф, не глупее и смог бы стать во главе нации, если бы Мустафа провалился. И это лучший исход для нации: он, Рауф, единственный, кто может поладить с англичанами. Положение критическое. Угнетен и Рефет. Рефет как векиль национальной обороны висит на волоске).

— Входи же скорей, — потребовал Рауф.

Слуг и телохранителей он выслал в комнату справа от передней. Снаружи в садике, у бокового входа в вокзал поставил часовых. Двое дежурили под окнами, выходящими на глухой пустырь позади вокзала. Мустафа мог прознать, а с него все станется: приказ окружить, арестовать, потом суд и — конец…

Рауф и Рефет уединились в беленой комнатке. Ковер, три стула, столик с черным чаем в тонких высоких стаканах. У Рефета под шубой — новенький военный мундир.

— Как вырядился, — с оттенком злобы проговорил Рауф.

А Рефет ответил мягко:

— Готовлюсь к отъезду. Я направляюсь на переговоры, на встречу с англичанами в Инеболу. Они прибудут туда на своем корабле.

— Аллах несет нам удачу! — воскликнул Рауф. — Советую: сразу поднимись на корабль. Веди переговоры только на корабле. Англичан не бойся. На Мальте они относились ко мне с большим уважением. Честные моряки, служат богу моря.

Рефет лукаво усмехнулся:

— Но в июне, когда началось летнее наступление греков, англичане пригласили для переговоров его самого, с целью…

«Он» — это Мустафа. Рефет и Рауф избегали произносить его имя. Нет, не опасались чужих ушей. Просто это имя раздражало. Рефет готовил подарок султану — прекрасного белого жеребца, вывезенного из Коньи, но нечаянно об этом проговорился, и Мустафа так взглянул, что уничтожил на месте.

— Не поехал он, — продолжал усмехаться Рефет, — понимая, что слуги бога моря увезут его в Константинополь, как он увез однажды в Ангору приехавших на свидание с ним в Кютахью константинопольских пашей.

— О, если б моряки увезли его на отдых! — воскликнул Рауф. — Он погубит нас, погубит Турцию. Все погубит!

— Не позволим, с помощью аллаха, — промурлыкал Рефет. — Летом, когда он был на фронте и дела шли нехорошо, я, будучи векилем внутренних дел, почти овладел Ангорой. Но я был тогда один, ты отсутствовал. Помешала и Сакарья.

— Брат, новый плод созрел! — возвышенно произнес Рауф. — Я почувствовал это две недели назад и сразу приехал.

— Благодарю аллаха за это счастье, — торжественно отозвался Рефет. — Я говорю с англичанами в Инеболу. Ты говоришь с депутатами в Ангоре. Всем разъясним: после Сакарьи минуло четыре месяца, но нет ни мира, ни войны, торговли нет, есть нищета, слезы. Неприятель не знает, что делать, мы не знаем, что делать! Нация не выдержит такого руководства. Соглашение с Францией выполняется скверно, необходим окончательный договор с нашими старыми друзьями. Они придут нам на помощь, стоит только сделать навстречу шаг…

В речи Рефета Рауф почуял дух инструкции, поморщился и — сам:

— Необходимо протянуть руку Англии, иначе у нее кончится терпение. Не допустить такого оборота!

Рефет потрогал свои усики:

— В Инеболу я намекну: уважаемое слуги бога моря, мы надеялись, что знакомство с председателем сенатской комиссии по иностранным делам Франклен-Буйоном оторвет того человека от большевиков и, следовательно, приведет его к согласию с вами. Но нет, тот заключил договор и с советским Кавказом!

— Набросил петлю нам на шею! — подсказал Рауф. — Мои предки — кавказцы, черкесы. Но советский Кавказ — кинжал, вонзающийся в нашу грудь. Кровь идет! Заключил договор с кинжалом! Я призову депутатов: немедленно — навстречу нашим старым друзьям. Они нуждаются в нас, все дадут. Мусульманский мир не простит нам нейтрального отношения к большевизму.