Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Передайте, пожалуйста, его превосходительству, что я не один, со мной товарищи.

— Сколько?

— С прибывшими сегодня — двадцать два человека.

Чиновник едва ли не присвистнул:

— Немедленно, передам! Ох-хо…

К полудню, будто уже старый знакомый, он принес билеты на всех.

— Если желаете, будет музыка. Можно повеселиться.

— Спасибо.

— Какие кушанья приготовить?

— Что сами едите.

Кулага заметил, что чиновнику понравился Фрунзе.

— К трем часам всем быть готовыми, намыться, начиститься, — сказал потом Фрунзе Кулаге и остался в номере один.

Кое-что уже прояснилось. Кавказские товарищи, несомненно, преувеличивали опасность Карабекира и перемены турецкой политики. Ответ ангорской газеты на выступление «Илери» вряд ли маскировочный ход. Но вот холодность первого приема на турецкой земле…

В тот же день в порту две турецкие канонерки запустили машины, матросы на пристани похватали с подвод подушки, понесли в кубрики узлы, и вышли в море. В Батум за оружием! Тут же из Батума пришли другие канонерки с патронными ящиками. Так нагрузились, что сели на мель и их стаскивал в глубокую воду только что пришедший «Георгий».

Фрунзе надеялся уже в Трапезунде найти подтверждение своему выводу: позиции Кемаля ныне крепки, и ни Карабекиру, ни другому генералу не удастся совершить переворот.

Прохаживался по комнате и вдруг останавливался… В истории Советских Республик — нэп. Сакарийская битва приблизила военную победу новой Турции. За ней начнется борьба экономическая. И уже сейчас нужна не только военная, но и хозяйственная наша помощь…

Фрунзе по времени еще не мог знать о письме Чичерина в Цека о том, что кое-какие заводы следует передать Турции вместе с небольшим штатом специалистов для развития в этой соседней стране самостоятельной промышленности. Но образ мыслей Чичерина и то, что эти мысли отражают точку зрения Ленина, Фрунзе знал хорошо, он и сам думал то же.

Около пяти вечера, переодевшись, Фрунзе с участниками миссии отправился в городскую управу — к вали на обед. По сторонам белого крыльца с массивными перилами и цветами росли кусты декоративного летнего тополя, или, как называют его в Крыму, веничка. На ступенях ждали Голубь и чиновник, приносивший приглашения. Первый официальный прием…

По коридору управы все шли церемонно, за Фрунзе тянулся длинный хвост сопровождающих. (Ваня с Кемиком — плечом к плечу. Встретились в отеле, обнялись, как братья. «Даешь! Теперь живем!» — сказал Ваня.)

Вошли в большую комнату, навстречу из смежной выступил вали с толпой местных деятелей в визитках. Все уставились на красноармейцев в буденовках.

…Вали опасался, что не без колебаний устроенный им прием может оказаться нежелательным, раз подписано соглашение с французами, от которых Ангора что-то хочет получить. Ангора будет недовольна. Никакого распоряжения, как встречать большевистскую делегацию, не прислала, — принять золото, и все… Вали не симпатизировал ни французам, ни немцам, ни русским, хотел, чтобы оставили Турцию в покое хотя бы теперь, когда уже ничего не осталось от империи. Но Запад продолжает терзать Турцию, и приходится принимать русских, которые, надо признать, увели свои войска после революции. Правда, сейчас русские в тяжелом положении и, возможно, все-таки хотят вырвать у Турции свою долю, как другие…

Вали выдавливал из себя слова приветствия, то и дело прокашливался, и на него было жалко смотреть. Он представил гостю главу трапезундской группы «Общества защиты прав», затем членов городского самоуправления, людей состоятельных и известных. Были тут и крупные коммерсанты. Кто в феске, а кто в меховой шапочке. Каждый делал шаг, любезно улыбался и отступал на свое место.

Вали спросил о дороге, о шторме. Фрунзе тотчас ответил:

— На пути к друзьям не боимся бурь. Когда выбросите оккупантов, станем ездить к вам в поездах. Ведь новая Турция проложит новые дороги?

— Проложит, — твердо сказал вали. — Но Гази учит: «Подальше от золота, штыков и лжи Европы».

— Мудрые слова! Но не учит — «от северных соседей»?

Вали помедлил, наконец поднял глаза:

— Говорят: где гнев, там и вред. Многие века гнев жжет сердца и северных соседей…

— Но говорят также: день проходит — ненависть проходит, — сказал Фрунзе. — И вековые враги становятся друзьями.

Вали взглянул исподлобья:

— Джентльмены с такими же словами пожаловали в Константинополь. Но и с пушками.

— А вы верьте товарищам, которые отдают вам свои пушки! — сказал Фрунзе. — Иначе потеряете этих товарищей. Пусть у новой Турции достанет мудрости не ошибиться! — Тут Фрунзе решил поломать этот официальный тон, неожиданно весело, по-домашнему заговорил на французском языке о парижской кухне…

Оживление: «Он говорит по-французски!» В устах переводчика слова Фрунзе прозвучали и по-турецки. Фрунзе — тоже на турецком — дополнил… «Он говорит и по-турецки!»

В зале накрыты столы. Кто-то из красноармейцев, кажется Скородумов, зашептал: «Михаил Васильевич, головные уборы-то как? По-ихнему, или сиять?» Тому, кто подлаживается, нет веры. Фрунзе снял буденовку, и тотчас все поснимали.

Официанты вошли с подносами, в тарелках кебап — жаркое. Вали за столом глухо произнес свою приветственную речь. Фрунзе поднялся для ответа.

— Вы знаете Московский договор, — начал Фрунзе. — Севрский договор, раздел Турции мы не признаем никогда. Ни на какой сговор против вас не пойдем. Поэтому нам непонятны статьи иных турецких газет о ненужности для Турции дружбы с русскими. Кто другой искренне и честно поможет ей, если не мы, люди Советов?

Перед глазами Фрунзе напряженная улыбка вали. Губы приветливы, а глаза беспокойны. Медлительные, витиеватые, вежливые речи его и полицмейстера — без сердечной теплоты. Полунамеки да полувопросы: правда ли, будто бы… словно бы… Красная Армия… рассердилась на Турцию… все-таки будет воевать…

Фрунзе ответил с такой досадой, с сожалением и с такой горячностью, что вали и полицмейстер, кажется, смутились. Фрунзе сказал:

— Опасаемся вот друг друга, и это значит только одно: Запад добился своей цели, посеял тревогу и подозрения. Западная волчья стая по-прежнему рвется к барашкам Востока. Скрывая истинное свое лицо, высокомерный империализм, будто бы сострадая, называет восточные народы дикими, нуждающимися в руководстве цивилизованного Запада. Мы же говорим — угнетенные, достойные свободы, независимости, лучшей жизни. Вот и судите!

Вали слушал, глядя в тарелку:

— Да, да… Будем надеяться на лучшее.

— И работать во исполнение надежд! Работать, не пугаться. — Фрунзе обеими руками показал на бойцов, с достоинством державшихся за общим столом: — Вот они, красные аскеры. Они перед вами, а не в боевом строю. Разве угрожают, а не кушают с вами баранью кавурму?