Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Огромная могила… Черт, как звенит в ушах…

И поторопил коня.

Ваня думал: «Что ж это такое… Должно ведь кончиться!..»

В воздухе, хотя и спустились ниже, все еще пахло пожарищем.

Всадники объехали отрог длинной горы. За поворотом открылось каменистое русло высохшей реки. В глаза бросились красные пятна крови на каменной крошке. Совсем свежая кровь. Через несколько шагов увидели: на острых камнях как бы стелилось изломанное, плоское тело человека в нищенской одежде крестьянина — в синих шароварах и в куртке. Белая рубаха окровавлена на плече — в плечо, должно быть, попала вовсе не смертельная пуля. А черноволосая голова раздроблена!

Командующий остановил коня, вгляделся:

— Убит, похоже, с полчаса назад… Добит! Прикладом…

Оскалившись, Хамид соскользнул с седла наземь, — камешки с шорохом покатились к раздробленной голове, — наклонился и потянул шаровары с живота убитого, порылся в них… «Что он делает?! Мародер?» — подумал Ваня. Нет, Хамид ничего не взял, Ваня вздохнул облегченно. Но, выпрямившись, Хамид успокоенно снова сел на коня и произнес:

— Рум…

Значит, если рум, то все в порядке! Ваня уставился на Хамида, не скрывая своей внезапной к нему неприязни, и тот, резко стегнув коня, отпрянул… Майор хмуро приказал своим приготовить оружие, поехал впереди, как обычно в таких случаях, положив винтовку поперек седла, и все осматривался по сторонам.

Застава — охрана дороги — ютилась в халупе на гребне горы. Командующий спросил начальника, что случилось, и тот сказал, что перед рассветать турецкий наряд столкнулся с бандой понтийцев, ночью вышедшей к дороге.

— Хотели на тебя напасть, паша, — сказал начальник заставы, — и вот румы, отступая после перестрелки, бросили труп своего товарища.

— На рассвете? — переспросил командующий и взглянул на часы. — Восемь часов назад. Но человек убит только что, его голова раздроблена прикладом. Это ваши добили раненого? А может, он мирный крестьянин и не из банды вовсе?

Начальник молчал.

Ване казалось, что теперь, после потоков крови, пролитой в войне, после тысяч полегших на Перекопе, после стольких мук, все-все на свете уже знают, что отходит в прошлое старый мир. Прожито, что пролито, — думай, как наперед жить. Люди теперь, казалось бы, сознают: на земле не будет счастья без свободного совместного труда. Ване отчетливо слышалось — ну как не услышать! — что весь белый свет кричит: нет счастья без коммуны! Напев «Интернационала» — прислушаться только! — с любой стороны приносит… Но вот, по воле аллаха, один мужик, турецкий, убил другого, иноверца, охотится за третьим. И его убьет. И его убьют. «Неужели все осталось как было?» — с отчаяньем думал Ваня.

Тронулись дальше, командующий и товарищ Андерс заговорили:

— Черт знает что, — произнес командующий. — До чего страшна власть тьмы. Сколько же солнц нужно, чтобы разогнать ее… «Рум? Так умри!»

— Все работа пашей, ходжей и мулл, — отозвался Андерс.

— Вот именно. На этой земле турки и румы шесть веков прожили вполне мирно, хорошо. Шесть веков! Сжились давно. Однако сегодня паши типа Карабекира гнусно используют национальное возбуждение в шовинистических целях. Может, и об этом сказать в Ангоре?

— А не получится вмешательства во внутренние дела?

— Нет! Гасить пожар, призывать к миру между национальностями — какое же это вмешательство! В связи с турецко-армянскими отношениями, вы же знаете, Георгий Васильевич давно еще, когда Армения была дашнакской, говорил: мы помогаем Турции, желая полного прекращения взаимной резни. Это же честно. По-человечески. То же и с греками…

Без привала, хотя бы на час, не дотянуть до места ночлега — города Хавзы. Чем дальше от моря уходили фургоны, тем увалистей делалась дорога. Весь мокрый, будто с морского дна поднялся встречный верблюжий караван, ноги у животных облеплены глиной, шерсть свалялась. Караванщики кричали:

— Эй, сываш, сываш!..

Арабаджи в фургонах забеспокоились. Ваня — тоже:

— Михаил Васильевич, чего там — «сываш» да «сываш»?

— Это слово означает «грязь». На дороге, верно, непорядок.

Действительно, скоро пришлось остановиться. Ваня соскочил. В чем дело? Шоссе впереди провалилось, его затопило, получилось нечто вроде ловчей ямы. Арабаджи стали молиться…

— Это нам устроил… как его, сэр Харитон или Харингтон? А может, лично король Константин, — засмеялся один из бойцов.

— Банда — ловушку, вот и все! — определил другой. — Товарищ командующий, не выслать ли наблюдение?

— Ни к чему, — ответил Фрунзе. — Вряд ли это западня. Просто обвал… Давно не ремонтировали… Так или иначе, какой же наш ответ Константину?

— Даешь, проедем! — сказал Ваня. — Сивашцы, вперед!

Ваня добыл ореховую палку и с края этого чеклака — ямы, заполненной водой, стал прощупывать дно, глубоко ли. Кемик держал Ваню за ремень, когда Ваня перегибался, и он только однажды срезался и зачерпнул голенищами.

Лошади пошли потом под улюлюканье и, выгнув спины, передними нотами выбросились на край. Но колеса уперлись в уступ под водой.

— Стоп, постромки лопнут! — крикнул Ваня.

Спешно, чтобы не задохлись в хомутах, выпрягли лошадей, вместе с арабаджи полезли в чеклак и на руках подняли фургон. Так перенесли все пятнадцать. Рессорные с железными осями фургоны были тяжелы, у Вани от напряжения дрожали мышцы. В чеклак слетела с головы зеленая буденовка из английского сукна, и он выхватил ее мокрыми руками.

На переправе потеряли полтора часа. Еще полчаса ушло на выражение благодарности арабаджи аллаху за то, что обошлось без поломок. Солнце склонилось. Мокрые сапоги и шинель захолодели. Ваню трясло. Надо было пообсушиться.

Арабаджи говорили, что поблизости есть селеньице Юрю, оно появилось недавно — один из родов племени юрюков откочевал из западных оккупированных мест, пришел и раскинул тут у шоссе свои шерстяные палатки.

Вот они, будто белые стога, стоят позади одинокой придорожной халупы.

Ввалились в помещение, горячих бы сейчас углей, однако хозяин дал Ване мангал с черными, как ночь, холодными углями. Хвать, а спички размокли — головки облезают. Командующий сказал:

— У меня тоже нет спичек, пойду посмотрю, как чувствует себя народ в фургонах, может, и спичек у начхоза… выпрошу.

Но Ваня не стал ждать. Лег на пол перед мангалом, снял крышку, порылся в углях и нашел один с булавочной красной точкой под слоем пепла. Теперь только дуть, дуть…

Красная точка от дыхания разрасталась, превращалась в светящееся пятно, но стоило отвалиться, чтобы перевести дух, как уголек снова чернел. Ваня держал его в левой руке, а правой нашарил в кармане обрывок газеты, нащупал на полу соломину, выдрал из войлока волосок. Папиросной бы еще бумаги, всем этим обложить уголек, и если пыхнет, тогда уже не погаснет. Только бы терпение, не переставать дуть, пусть и кружится голова, и тогда в конце концов вспыхнет…