Яков Ильичёв - Турецкий караван

Взвинченный дневными впечатлениями, майор приказал каравану остановиться и отправил кавалеристов узнать, что там за люди. Кавалеристы вернулись с веселым хриплым криком:

— Эх-ха! Встречный конвой идет!

Встречали караван конные аскеры Хавзы. На дороге топтались еще несколько человек, оставившие повозку. То были каймакам — начальник уезда, судья и городской голова. Подошла конная группа чрезвычайного посла, каймакам подал конвою знак и выступил вперед:

— Ваше превосходительство, светлый посол страны с золотой рукой, опустившей меч! — Каймакам долго титуловал Фрунзе и наконец: — Смиренные ваши рабы предоставляют вам очаги всего города…

Фрунзе выслушал приветствие и немедленно сделал несколько встречных торжественных шагов, придерживая шашку:

— Сердечно благодарим… Нет на свете людей добрее, чем население благородной Хавзы. Нет большего удовольствия, чем приют под его крышами… — И тут же Фрунзе деловито предложил: — Поехали, братцы. Темнеет.

Каймакам, точно так же, как мюдир в Каваке, смутился было, переглянулся с начгарнизона. Но тут кто-то из встречавших турок проговорил, хотя и с акцентом, но вполне правильно по-русски:

— Темно! Гора закрывает луну. Поужинаем — посветлеет.

Это сказал военный врач Фикри. Он бывал в Батуме. Вот и видно и Ване, и Кемику: не отрезана Турция от мира, — что́ на Кавказе, то может быть и тут. Турок, военный врач, говоривший по-русски, — будто совсем свой.

Двинулись компанией. За конной группой — почетный караул, за ним — фургоны. Во тьме скоро услышали, что кони ступают уже по мощеной улице. По правую руку тянулась-какая-то черная стена, местами уколотая редкими огоньками. На мостовой лошади, то и дело, проваливались в ямы, фургоны, треща, прыгали с островка на островок.

— Ливень забирает и скатывает камни с улицы, — объяснил врач.

— Приглашаем на ужин, — из темноты позвал каймакам.

— Но сперва нужно переодеться, — голос Фрунзе. — Где поселите нас? — Переспросил, услышав ответ: — В бане?!

— В гостинице-бане, — пояснил врач Фикри. — Внизу баня, наверху номера.

Оказывается, в этой бане и жил Мустафа Кемаль, уехав от султана. Военный врач Фикри лечил Мустафу.

В номерах привели себя в порядок и отрядом двинулись в круглый зал. Середину зала занимал огромный квадратный обеденный стол под белой скатертью. Из посуды — только стаканы. Кувшины наполнены местной минеральной водой.

Здесь уже каймакам в стамбулине — сюртуке. Бросил быстрый взгляд на бойцов. По сообщениям из Кавака он знал, что у русских рядовые сидят ныне вместе с командирами, и каймакам энергично пригласил всех за стол.

Усаживались уже без церемоний. Каждый говори что хочешь, спрашивай, интересуйся. Что хочешь ешь, пей — плов, кавурма, чай, кофе в пузатых стаканах и крошечных чашках, душистый чурек.

Каймакам встал:

— Буду краток. И поэтому не смогу передать всю полноту наших приветов. Но вы все же почувствуете их. Прошу встать в честь полководца Фрунзе, приезд которого открывает страницу нашей окончательной победы над коварным врагом.

Задвигались стулья. Поднялся Фрунзе:

— Мой тост — за героический турецкий народ и его армию, за ее представителей в этом зале. В свою очередь передаем вам селям от Советских Республик и от Красной Армии. Итак, за счастье…

Послышались голоса:

— За счастье, за полную победу!

А Фрунзе добавил:

— Теперь давайте серьезно закусим.

Каймакам вслух вспомнил турецкую поговорку: «Не ешь французской дряни английской ложкой» и предложил заказывать официантам любимые блюда. Послышалась громкая работа вилок, ножей и быстрые резкие приказания распорядителя прислуге. Наконец завязалась беседа.

— Какие порядки в России? Куда смотрят пять концов звезды? Что означает перекрещение серпа и молота? Как властвуют рабочие и крестьяне?

Фрунзе отвечал:

— Власть осуществляется прежде всего общим владением крупным имуществом. Фабриканта нет. Помещика нет.

— Куда девались?

— Одни бежали, другие стали работать, как все люди.

— Браво! А суд? Кто судит?

— Уполномоченные народа выносят приговор по законам.

— А нэп? Это же снова царство капитала!

— Не беспокойтесь, — ответил Фрунзе. — Нэпману позволено только тащить фургон хозяйства, а ездовой — арабаджи — все тот же рабочий и крестьянин.

— Браво! — воскликнул кто-то за столом. — Теперь о женщине. У вас на востоке запрещено многоженство? И мусульманка не закрывает лица?

— Многие сняли чадру. Но еще есть — носят.

— Однако мы слышали, что с женщиной у вас обращаются нехорошо. Ее сделали общей. Не имеет права на личного мужа, подчиняется мужчинам по списку. Очень нехорошо!

— От кого вы слышали такое? Это сказки, придуманные зложелателями, ненавистниками и Турции, ее народов, и нас, соседей ваших, — жарко, всем сердцем отвечал Фрунзе. — Не так давно я выступал на съезде работниц Туркестана. Я сказал: дорогие делегатки, атаман басмачей Мадамин-бек, увидев однажды в Ташкенте женщину-сартянку без покрывала, воскликнул: «Будь это где-нибудь в Фергане, я убил бы ее на месте». Но Советская власть выступает против баев и ишанов, которые пустили подлую пословицу: «Если чему-нибудь суждено пролиться — пусть прольется сыворотка; если кому-либо суждено умереть — пусть умрет женщина». Против таких порядков выступает, когда в жены богачам продают шестилетних девочек… Я попросил делегаток помочь Красной Армии в Фергане… Я рос среди мусульман, видел мусульманок, — какие это чудесные, умные, ласковые люди. Вот история одной из них. В восемь лет она осталась сиротой, а родственники не приняли ее; двоюродный брат продал ее баю третьей женой. Девочку били у бая. Она переоделась мальчиком и убежала, сто верст шла пешком… Несколько лет, считаясь мальчиком, работала батраком, потом катала бревна на лесном складе, потом была пекарем. Никто не знал, что она — женщина. Иначе убили бы ее. Так было. А теперь Советская власть… При партийных комитетах у нас — женотделы. Для женщин открываются школы, учат грамоте, для них — лекции, концерты. В Туркестане уже двадцать женских артелей, много женских клубов. Четырнадцать туркменок — члены сельских Советов. Двенадцать узбечек — в Советах в Фергане…

Заговорил взволнованный мулла:

— Однако есть насилие над религией. Есть! Мы, слуги аллаха, осененные зеленым знаменем его, не признаем креста. Но мы против насилия коммунистов над крестом, когда, как рассказывают, длинную веревку с петлей закидывают на купол и, пригласив всех безбожников ухватиться за конец веревки, оскорбляя веру, срывают крест. Мы, которых считают дикими, не позволяем себе таких вещей.

Зал притих: что ответит русский? Да, трудно ответить. Пожалуй, не надо было задавать вопроса: гость в затруднении, не знает, что ответить… Нет! Не смутился, ответит… кивнул: